Моряки Гора

Ей, конечно, стоило преподать нелепость стыда для девицы её статуса, как и то, что рабыне это не позволено. Если ничто иное, то пусть плеть научит её этому. Никакой снисходительности, никакого легкомысленного отношения нельзя разрешать себе в отношениях с рабынями. Что позволено по отношению к свободным женщинам, не приемлемо с кейджерами. Рабыня — животное, и должна быть такой же дикой, открытой, свободной, открытой для желаний и сексуальности как и любое другое животное. В каком патологическом мире она должна была родиться и вырасти, думал я, что стыдилась своего здоровья, жизненности и женственности. Каким и чьим целям могло служить в таком мире, спрашивал я себя, провоцирование таких подозрений, конфликтов и противоречий, что одна часть тела восставала против другой, одна часть ума воевала с другой? Как больно или безумно общество, которое могло бы искать пользу в таких противоречиях и предательствах! Почему бы тогда не приучить её и к другим предательствам? Почему нельзя научить её бояться того, что диктует ей её же собственная наследственность, спрятанная в её генах? Тогда давайте уже заставим её пугаться движения крошечных частиц в её прекрасном теле, стыдиться биения сердца, циркуляции крови.

Рабыня не должна стыдиться своих потребностей, единственное чего она по-настоящему должна бояться, это того, что её хозяин будет не удовлетворён ею.

Да, с первого взгляда было ясно, что рабские огни уже начали разгораться в соблазнительном животике стоявшей передо мной рабыни. А как только она затрясётся и закричит в рабском оргазме, беспомощная в верёвках или цепях, она будет навсегда испорчена для свободы. Да и могла ли свобода предложить женщине что-то, что могло бы сравниться с нежностью ее господина?

— Разве владелец смотрит на меня без желания? — вдруг спросила варварка. — И разве в глазах господина, когда он смотрит на рабыню, не вспыхивает желание?

Я промолчал, задаваясь вопросом, смотрели ли на неё когда-либо в её прежнем мире, одетую и свободную, с жаждой, с мыслями о том, чтобы раздеть, связать, взять на поводок. И думала ли она сама когда-либо о себе как о той женщине, на которую могли бы однажды начать смотреть подобным образом, и которую могли бы купить или продать?

И я решил, что да, всё же она представляла себя рабыней.

— Купите меня, Господин! — внезапно попросила она. — Я прошу вас купить меня!

Тем самым, эта варварка непоправимо, признала себя тем, что можно было купить, то есть рабыней.

— Три серебряных тарска, — тут же заявил владелец таверны. — И ни бит-тарском меньше!

Незнакомец даже закашлялся смехом. Любому было ясно, что эта рабыня даже не начинала стоить так много. Она была варваркой с необычным акцентом, простой паговой девкой, причём из самой низкой таверны, практически не обученной, ещё плохо знакомой со своим ошейником, только начинающей ощущать жар рабских огней, в тисках которых, возможно, уже в течение ближайших дней, она окажется совершенно беспомощной. Само собой, девушка была красива, впрочем, не будь она таковой, никому в голову не пришло бы порабощать её, но я не думал, что она была той, кого первым делом выбирало большинство клиентов таверны. Я подозревал, что тавернер, найдя её на припортовом рынке, едва ли заплатил за неё больше четверти серебряного тарска. Но я не сомневался, что даже сейчас за неё можно было бы выручить серебряный тарск, возможно, полтора, но не два и, тем более, не три. Но сам я не мог собрать даже серебряного тарска. Конечно, я мог бы расстаться с бит-тарском в низкой таверне, такой как «Морской Слин», мог бы позволить себе стаканчик паги, вместе с которой, если бы я захотел мог бы выбрать её для использования.

— У меня нет при себе даже серебряного тарска, — развёл я руками.

— Сейчас только утро, — хмыкнул владелец таверны.

Мы с трудом поднялись на ноги, затёкшие за ночь.

— Благодарю, — сказал я незнакомцу, — за твой необычный рассказ.

На это он лишь усмехнулся.

Я бросил взгляд на стол, в который вонзились два болта, выпущенные Ассасинами, пробив доску, разбросав по полу щепки, когда незнакомец выставил его между собой и их арбалетами.

— Почему, дружище, — поинтересовался я, — тебя разыскивали парни из чёрной касты?

— Наверняка, они просто обознались, — хмыкнул он.

— А может, — предположил я, — У Тиртая, хотевшего вознаградить тебя за попытку противостоять дезертирству, на борту большого корабля были коллеги или агенты.

— Но тогда, — усмехнулся незнакомец, — мой рассказ был бы правдив.

— И где же сейчас находится этот корабль? — полюбопытствовал я.

— Понятия не имею, — пожал он плечами. — Терсит безумен, а у корабля теперь есть глаза, и он может видеть свой путь. Перед ним раскинулась необъятная Тасса, манящая его сотней горизонтов. Есть берега, которых он ещё не видел. Меня и нескольких других, пожелавших вернуться к цивилизации, высадили на берег Дафны, одного из Дальних островов, откуда мы добирались до материка каждый сам по себе, кто как мог.

— А Ты, значит, решил перебраться в Брундизиум?

— Тот, кто сидит за веслом, — усмехнулся мой собеседник, — не выбирает курс.