Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.

Но какая картина! Поистине достойная великого художника. Необычайно трудно ее передать, ибо можно еще верно уловить лучи прожекторов, вспышки выстрелов и другие видимые проявления боя, но как передать тем, кто этого не переживал, зловещий мрак и ужас водной стихии. Как передать холодную бледность лучей прожекторов, как щупальцы гигантского спрута, ищущих жертвы, мрачную яркость взрывов, уничтожающих за несколько секунд громадные корабли; наконец, напряженное внимание и непоколебимую настойчивость командира атакующего миноносца, во что бы то ни стало, несмотря на дождь сыплющихся на него снарядов, достичь требуемой дистанции, чтобы не выпустить мину впустую. А напряженность и внимание личного состава атакуемого корабля, когда атакующие миноносцы замечены и по ним открыли огонь все орудия; лихорадочная работа комендоров и прислуги этих орудий, наконец, тот ужас, который переживают на корабле, видя, что мина выпущена и неизбежно через несколько секунд достигнет борта.

Неожиданно все даже привскочили: огромный столб пламени осветил море и раздался сильный глухой взрыв. Прошло мгновение, и все исчезло, стало темно и жутко тихо, точно сама природа была ошеломлена потрясающим зрелищем… По‑видимому, взорвался один из больших кораблей. Потом выяснилось, что это погиб «Наварин». Его одновременно атаковали с обеих сторон две флотилии. Они выпустили несколько мин, и две или три попали в цель. От их страшного взрыва и, наверное, детонировавших бомбовых погребов броненосец приподнялся и мгновенно погрузился в море, увлекая за собою уцелевший экипаж. Только трое матросов спаслись каким‑то чудом. Их высоко подбросило в воздух, и, упав в воду, они схватились за какие‑то обломки. Наутро их подобрали японские миноносцы.

Мы видели и слышали еще несколько менее сильных взрывов. Еще долго раздавался гул орудийных выстрелов и бегали лучи прожекторов. Затем все прекратилось: должно быть, «Иртыш» слишком далеко отошел от района атак. Только тогда понемногу стали приходить в себя, и захотелось есть, а главное – спать, спать и спать. Чувство усталости было ужасно, но это была не здоровая усталость после тяжелой работы, а следствие пережитого нравственного надлома, от крушения, в такое короткое время, всех надежд и мечтаний. Если физически мы и остались невредимы, то морально нас тяжело ранило, и эти раны причиняли страдание.

В кают‑компании был полный разгром: попавшим снарядом разрушило одну стену и часть потолка, так что виднелось небо. Почти вся посуда в буфете и зеркало над ним были разбиты. Закусив «корнет‑бифом», офицеры примостились полулежа на диванах и стали дремать, так как многие каюты отдали для раненых, да и в случае тревоги из кают‑компании было удобнее выскочить на палубу. Скоро все забылись тяжелым сном, полным кошмаров и видений: то и дело кто‑нибудь вскакивал, кричал, просыпался и будил других.

Командир, штурман Е. и по очереди кто‑нибудь из нас находились на мостике и напряженно вглядывались в темноту. Опасность ожидалась со всех сторон и отовсюду одинаково была страшна из‑за нашего малого хода и неповоротливости. Несколько раз чудились какие‑то силуэты: справа, слева, спереди и сзади. Стремясь от них уйти, командир поспешно поворачивал, а потом снова ложился на тот же курс и продолжал упорно идти на север. Но, наверное, «Иртыш» ни с кем ночью и не встречался, а все силуэты и огни являлись плодом нашего больного воображения: нервы сдавали, глаза устали.

Далеко не всем удалось спать эту ночь, и в первую очередь доктору, который продолжал выполнять свою тяжелую работу по спасению раненых: нескольким пришлось отрезать ноги и руки, многим произвести сложные операции по извлечению осколков, а с другими ничего уже нельзя было сделать – они находились на краю могилы. Ночью же пришлось похоронить убитых, всего четырнадцать человек. Их перенесли на корму, завернули в чистые койки, к ногам привязали в виде груза колосники и после краткой молитвы по доскам скатили за борт. Тяжелую картину представляли эти похороны в темноте, после боя. Нелегко отдавать последний долг убитым соплавателям, когда и так на душе мрачно и тоскливо.

Наконец начало светать. Этого момента командир особенно боялся, так как могло случиться, что близко окажется какое‑нибудь неприятельское судно, и, так как сражаться было нечем, то оставалось бы погибнуть.