Моряки Зелёного Моря

Молчун крепко держал Сову за ноги и, прижимая к себе, тащил так, чтобы не давать ей дёргаться. Позади него Хэнк нёс Сову под руки. Та брыкалась, рвалась, изгибала шею, шипела и свистела, выдавая из себя все силы. Рядом камбионша с порванным крылом страховала их, помогая держать голову Совы так, чтобы та не изгибалась, пытаясь ухватить кого-нибудь. Кобра шёл по другую сторону, страховал, но в основном стремился успокоить и показать, что они стремятся ей помочь.

Иногда это даже давало эффект; Сова прерывала отчаянные попытки освободиться рыданием и напряжённым сопением. Она прикусила язык до крови и иногда просто отрывисто ревела, пуская сопли. Её волосы казались мокрыми и жидкими вместо привычных, пышных и сухих. Перья на лице вымокли и иногда источали из себя тонкие чёрные струйки.

Демон понял, что вырваться не получится, и попыталась вонзить в саму себя когти, но общим заклинанием Алекс и Кобра сковали её магическими путами, держа практически в коматозном состоянии, где она лишь дёргала головой из стороны в сторону, глядя по сторонам невидящими чёрными глазами.

***

Плохо. Плохо. Плохо.

Страшно. Страшно. Страшно.

И бить. Бить. Бить. Бить.

Тебя буду. Тебя буду. Тебя буду.

До исступления, до отупения, до потери сознания, до потери себя. Буду. Буду. Буду.

Большая сова пыталась сломить и подчинить маленькую птичку, застрявшую меж когтей. Она щёлкала окровавленными клювами с ломтями её плоти и вырванными перьями. Она топила её в белом море безумных голосов. И доставала, тогда когда её собственные когти начинали в нём растворяться.

И всё же маленькая птичка держалась между когтей. Она держалась крепко, как камешек, застрявший в подошве ботинка. Как рыбья косточка в зубах. Как глупость, звенящая в голове толпы.

Казалось, истощена, однажды потеряет сознание и больше не проснётся. Больше никогда не увидит снов. Потеряет все силы к сопротивлению. Рухнет. Безвременно уснёт.

Но птичка физически не могла спать. Она была истощена намного сильнее, чем вы можете себе представить; она не чувствовала ни боли, ни страха, ни желаний, ни надежд, ни сна, ни бодрствования. Лишь бесконечное исступление и рыдание, когда в голове не осталось ничего, кроме гудящих голосов, что перестали хоть как-то восприниматься.

Даже ощущение “я” оставалось тоненьким как нить, на которой повис выбитый глаз, свисая из разбитого черепа.

И всё же она не давала демону себя сломить; она всё равно крутила вокруг себя мысли, что могли её защитить. Те, что напоминали, что она такое. Что это тело - её. Что Дорианна - всё ещё её богиня, ибо она шла с ней всю её жизнь. И что отдаться демону - не то, чего хотела бы великая богиня природы.

Но не на Дорианне сосредоточилась Сова, ибо та была далеко; намного дальше плоти, намного дальше неба и даже для мысли порой очень далеко. Она сосредоточилась на том, чьё касание представляла, сжимая вместе руки.

Мир вокруг казался настолько колючим, агрессивным и безжалостным, что мысленно она уже не могла в нём оставаться; она обращалась к чему-то светлому, к чему-то хорошему. Всю свою физическую жизнь она готовилась убивать, и после убивала. Больше так нельзя. Это невыносимо, ибо требовало сил, а сил не осталось.

Её наставники будто всё ещё ходили вокруг неё: высокие, отстранённые в жизни и очень яростные в бою. Одетые в боль, одетые в белёсые ткани, обёрнутые окровавленным саваном, снятым с чужих тел. Высокие как скалы, страшные, как ночной приступ, сжимающий сердца.

Но вдруг на своих руках она ощутила грубую кожу, смешанную с чешуёй. И ей стало хорошо; прекрасные пытки, лёгкие страдания. Замечательный светлый кошмар.

А потом, когда ей становилось чуть лучше, она делала рывок обратно, в черноту, где демон, пользуясь её отсутствием, продолжал бесноваться. И она вновь ощущала своё выкрученное переломанное тело. Невыносимую боль, будто череп просверливали иглами, начиная с кончиков зубов.

И она держалась, закованная в пытки, внимая тому, что обрушивалось на её плечи, лишь бы удержать это в себе. Пока она помнила себя – её стремлением было лишь держаться.

Однако силы не вечны; очередной невыносимый удар, и она снова почувствовала, что уже не может без того маленького света, который ещё держался внутри. У которого хорошо, безопасно; у которого она вспоминала, кто она такая, пока её выворачивало наизнанку, заставляя острыми когтями вытаскивать изо рта свои же внутренности.

Свет; почему именно свет? Разве надежда не похожа на живительную водную прохладу в знойный день? Разве надежда не похожа на вкусное мясо на голодный желудок? На ослабевшего врага, что истекает кровью? Почему она тянулась именно к маленькому кусочку света, который хотела сокрыть в своих когтистых ладонях?

И чувства тела ушли, осталась лишь боль и воспоминания о боли. Понятия снова вернулись. Она тяжело дышала без лёгких и горла, и даже голоса отступили, хрипло перешёптываясь глубоко в памяти. И с каждым разом даже мысль о том, что нужно вынырнуть назад, становилась всё менее и менее привлекательной.