Морис Торез

Он объясняет нам, что в Советской стране вскоре все трудоемкие работы будут производиться по-новому. Так, например, раньше сотни горняков затрачивали огромный труд для разработки железных рудников, а теперь взрывают склон горы, а затем железную руду нагружают на самосвалы, и они везут ее прямо в литейный цех. Несколько шоферов — словно специалисты, сидящие у пультов,— заменяют множество горняков, работавших в труднейших условиях. Аналогичные методы применяются на некоторых угольных шахтах, где разработку можно вести открытым способом. Как известно, в Советском Союзе уже существуют целые автоматические заводы, на них, вместо многих десятков рабочих, трудится теперь лишь несколько человек, сидящих у пульта управления; они — своего рода инженеры. Если бы у нас происходило нечто подобное, это привело бы к тому, что тысячи трудящихся стали бы безработными или вынуждены были бы искать себе работу в других отраслях промышленности, образуя тем самым резервную массу, которую предприниматели используют для того, чтобы душить работающих, притеснять их и удерживать заработную плату на низком уровне. А в Советском Союзе каждый человек, освобожденный машиной, без труда приобретает новую специальность, умножая ряды тех, кто учится. Таким образом, рабочий класс выдвигает все новые и новые технические кадры, необходимые для безграничного развития промышленности, и рабочие постепенно превращаются в инженеров.

Это явление характерно для периода, который переживает Советская страна, — для периода перехода от социализма к коммунизму. Пока Морис говорит, я вспоминаю, что видел повсюду — и в Москве и на соседнем аэродроме — одну и ту же фразу, написанную на плакатах и транспарантах: «…уничтожения противоположности между трудом умственным и трудом физическим можно добиться лишь на базе подъема культурно-технического уровня рабочего класса до уровня работников инженерно-технического труда» (Сталин)… Морис объясняет нам смысл этой фразы, он объясняет нам это великое начинание, и становится понятным, что лесозащитные полосы, каналы, искусственные моря — лишь простые этапы: речь идет о превращении всего рабочего класса в новую многочисленную интеллигенцию. Это походит на мечту, но пока Морис говорит, я вспоминаю, как он сам, пользуясь скромными средствами, имевшимися в его распоряжении, преобразовал некогда нашу партию, и говорю себе, что нет ничего невозможного для коммунистов, когда ими руководит талантливый человек. И еще долго фраза Сталина звучит в моем сознании: «…уничтожения противоположности между трудом умственным и трудом физическим…»

Эта противоположность исчезла в Морисе Торезе, сыне горняков, горняке… борце за рабочее дело… Да, в нем можно видеть прообраз человека будущего! Никакие духовные интересы ему не чужды. Между прочим, он говорит мне, как ему понравился «Джимми», роман Пьера Куртада, и как он радовался этому шагу вперед в творчестве нашего товарища. Морис с огромным вниманием читает статьи, опубликованные в «Нувель критик», и говорит, что этот журнал — удача нашей партии. Я спрашиваю, могу ли я передать его слова по возвращении во Францию. «Я говорю их тебе именно для того, чтобы ты их повторил,— отвечает Морис.— Я прошу тебя повторить их… многие молодые люди в журнале борются, находясь на позициях нашей партии, и это хорошо…» Мы обсуждаем статью, помещенную в журнале «Пансе», мы беседуем о «Летр франсез» — Морис регулярно читает это издание. Он спрашивает у меня новости о Пикассо, о Жолио, о Фужероне. Он требует, чтобы я подробно рассказал ему обо всем, что связано с Осенним салоном. Не помню уже, каким образом речь заходит о Поле Лафарге, о его литературных суждениях. Известно, что зять Маркса обычно рассматривается, как один из первых французских марксистов, однако Морис не во всем признает его авторитет: так, он критически относится к резким суждениям Лафарга о Гюго и Золя.

Морис Торез далеко не все принимает в Золя, но он не согласен с Лафаргом, который раз и навсегда отбрасывает автора «Жерминаля» в лагерь буржуазии. Что касается Гюго, то здесь он высказывается еще более решительно. Он возмущается, словно сведением личных счетов, той расправой над Гюго, которую учинил Лафарг. Известно, как сильно Морис Торез любит Виктора Гюго, он любит в нем национальный характер. Он любит в нем человека, воспевавшего свет, поэта прогресса. Те, кто читал книгу Тореза «Сын народа», помнят, какое место занимают «Отверженные» в умственном развитии Мориса.

Торез говорит с нами о писателях-коммунистах, он замечает, что для них теперь самая важная битва — это битва за качество. Дело в том, что недостаточно защищать национальное достояние, надо приумножать его.