Морок

В детстве Вениамина мама заставляла на праздниках лезть на высокий столб, на самой вершине которого крепился петух или пара сапог. Вениамин ненавидел эти самые праздники, он не мог спокойно, как и все, веселиться. Напротив, он ждал каждого такого дня с ненавистью и страхом, что его опять заставят лезть голым по мерзкому длинному столбу за глупой приманкой. Так было нужно, и он, будучи ребенком, не рассуждал, зачем и кому это нужно. Просто лез и ненавидел праздники, и этот столб, и то, что там, наверху. Все, что он смог в свои ранние годы – это сбежать в места, где не бывает праздников, где целыми днями люди сидят, уткнув носы в книги, мусолят пальцы и шуршат страницами. И никаких праздников! Ни-ка-ких! Да! Он просто взял и сбежал оттуда. Но всю жизнь его преследовала эта мучительная необходимость – лезть вверх. Необходимость, раз и навсегда заданная его матерью, как вращение Солнца вокруг Земли, необъяснимая, непонятная, но всегда одна и та же необходимость.

А сегодня впервые в жизни, он сам себя спросил: «Зачем ты, Венечка, на столб-то лезешь?» И впервые сам себе ответил. Ответил честно, как на духу: «Да не знаю я!»

И сам себе позволил не лезть. Просто вот так, сесть на кровать и не лезть никуда. Пусть лезет тот, кому надо, кто может, кто хочет. А ему, Вене, не надо этих диалогов самого с собой о том, что допустимо, что нет. Ему, Венечке, не надо бессонных ночей и этих расстройств, не надо ему этого постоянного ожидания интриг и козней. Да чихал он на это все! У него есть все, чего нет – то наколдует!

И ему стало легко, как будто тяжелый камень, который носил он с самого детства на плечах своих и который вместе с ним рос, удалось сбросить. И Вениамин сел на кровать, закрыл лицо ладонями и заплакал.

***

Только начало золотить верхушки сосен. Только красным своим плащом едва коснулась заря дальней стороны леса, а Миролюб уже стоял с мешком за плечами, поворачивая лицо к восходящему солнцу. Тут же переминался с ноги на ногу Иннокентий, дрожа от холода, рядом терла сонные глаза Лея. Казимир суетился, деловито раскладывая дорожную требуху по карманам и напевая что-то себе в усы.

В коридоре послышалась возня, и через мгновение оттуда показался бледный, измученный, но чрезвычайно радостный и сияющий Вениамин. Подмышкой он держал круг хлеба, который, вероятно не лез в котомку, а подбородком зажимал голову сыра:

– Я с вами! – сказал он сдавленным голосом.

– Что ж это? – удивился Миролюб. – Ведь ты главный тут, как же остальные без тебя?

– Пошли они на х.й! – радостно ответила Вениамин. – Я не начальник им. Мне бы самому за себя ответить, а не так чтобы за толпу.

– Ну что ж, – оглядел всех Казимир. – Бориса берём?

Лея тут же, при этих словах, мгновенно стряхнула сон и засуетилась:

– Конечно, берём, они его убьют тут!

– А остальные что? – уточнил ещё раз старик.

– Ничего они ему не сделают, – засмеялся Миролюб. – Они ж как дети. Им не до него. А вот он им напакостить сможет. Возьмём его, пожалуй, дойдём до деревни, там оставим.

– Иди, девка, приведи его сюда…

Лея, стараясь не выдавать торопливости в своих движениях, нарочито медленно двинулась в сторону плененного красавца.

– Да поживее ты, – подбодрил её старик.

Девушка гневно сверкнула очами в его сторону, благодаря в душе за возможность более не прятать своё желание поскорее развязать Бориса.

Через мгновение с той стороны залы послышался сдавленный женский крик. Вениамин вздрогнул: точно такой же он слышал ночью. «Значит, то была Лея!» – подумал он. И снова душа его заметалась в сомнениях. Ведь он полагал, что могла уйти Матильда, и тогда от команды ничего не оставалось вообще. А теперь, когда он понял, что теряет только одного Миролюба, его страх отступил, и на его место снова забралось желание возглавить команду магов. Вениамин сильно тряхнул головой, пытаясь выкинуть тяжёлые раздумья:

– Нет, мамочка, тебе надо – ты и лезь!

– Что? – переспросил Иннокентий.

– Песню пою, про маму, знаешь такую? – засмеялся Вениамин.

– Убилииии, – завыла Лея.

Мужчины бросились на её стон. Перед ними на лавке сине-белый с перерезанным горлом лежал Борис.

Лея рыдала. Остальные стояли, понурив головы, но каждый думал о своём.

Казимир думал: «Хорошо, что Бориса не стало, теперь не надо волноваться, что связной меня не заложит, а то ведь действительно не поверили бы мне эти малыши, а я к ним уже привязался».

Вениамин ухмылялся: «Надо же, я думал, это они так чавкают посреди ночи, потому что целуются, а оно вон как, он, может, чо сказать хотел этой дурище перед смертью, а не мог. А она ему про любовь… Кому нужна эта любовь, когда знаешь, что вот-вот подохнешь?»

Иннокентий озорно косился на труп: «Вот оно! Вот оно! Всё, о чём мечтал! Приключения, может быть, и мои подвиги! Всё уже здесь, оно уже началось. А я-то всё только думаю, что будет, когда они случатся. А они – вот они уже! И старый товарищ! И компания верных друзей! И прекрасная Лея…» Тут Иннокентий закашлялся и поправил себя в мыслях: «И прекрасная Матильда!»