Морок над Инсмутом

Наверное, это был он. По крайней мере, на следующий день, пока я, трясясь от холода, сидел в гостиной брошенного пансиона, я увидел в окно полицейских ныряльщиков, которые шли к морю. Об этом никто не знает и не узнает никогда. Эта история не попала в прессу, и есть силы, которые позаботятся о том, чтобы этого не случилось никогда. А я никому не скажу. Лучше никому не знать. Единственный вопрос, на который я пока не нашел ответа, состоит в том, что делать мне самому, как жить, если я не смогу забыть достаточно. Время покажет.

Мои ботинки я все же привез в Лондон, и в этом было кое-что символическое. Полиция нашла их на набережной, а я опознал как свои. В носке одного из них я обнаружил записку. «До свиданья, дорогой», было написано в ней.

То, что она ушла с ними, я и так понял, и рад, что она освободилась от страха перед морем. Хотя, быть может, это был вовсе не страх, а отказ признать что-то другое. Вспоминая последний час, который мы провели вместе, я думаю о том, что это было на моей щеке — ее слезы или ее мокрые волосы. Потому что ныряльщики обнаружили кое-что там, недалеко от берега — то, о чем никто никогда не узнает. Час спустя к ним прибыла подмога, пляж буквально кишел ими, а они все ныряли и возвращались, ныряли и возвращались, снова и снова.

Они нашли «Олдвинкль», и не пустой. Внутри оказались триста десять человеческих скелетов. По украшениям и остаткам паспорта один из них был опознан как Джеральдин Стенбери.

Брайан Ламли КОЛОКОЛ ДАГОНА

1. Глубинный келп

Просто удивительно, как иногда обрывки информации — фрагменты не связанных, казалось бы, фактов, смутных фантазий и полуосознанных прозрений, частички местных легенд и древних мифов — сойдутся вдруг вместе, разрастутся и станут единым целым, которое по своему значению превысит обычную сумму частей — как в пазле. Собственно, это даже не удивительно, а… странно.

Водоросли, вынесенные на берег приливом, отложения зыбкой стихии; полустертая фигура, мельком увиденная на древней, сменившей немало рук монете, которая лежит теперь в стеклянной витрине музея; бабьи сказки о привидениях, жутких ночах и одиноком похоронном колоколе, который звонит якобы под водой перед приливом; причудливые россказни собирателей морского угля, неторопливо тянущих эль по пабам северо-востока, сквозь пожелтевшие от дыма круглые окна которых всегда если не виден, то хотя бы слышен океанский прибой. И так далее, в том же духе, без всякой видимой связи.

Давным-давно я дал себе зарок никогда не рассказывать и даже не вспоминать о Дэвиде Паркере и о событиях той ночи в Кеттлторп Фарм (историю столь гротескную, что в нее трудно поверить); но теперь, столько лет спустя… короче, мое обещание можно отправить в отставку. С другой стороны, в том, что я имею сообщить, уже заложено некое предупреждение, а посему, хотя меня, скорее всего, не примут всерьез, мне все равно стоит взяться за перо и бумагу.

Мое имя Уильям Траффорд (Билл), что само по себе и неважно, но я был другом Дэвида Паркера еще в школе — мы вместе учились в средней общеобразовательной в шахтерском поселке у моря, откуда он поступил в колледж, — и именно я наряду с ним оказался потом посвященным в страшный секрет Кеттлторпа.

Вообще-то я знал Дэвида хорошо: сын шахтера, он выделялся из своей среды непривычной мягкостью, отсутствием шероховатости, свойственной как душам, так и речи обитателей северного шахтерского края. Я говорю это отнюдь не с целью принизить северян вообще (в конце концов, я и сам стал одним из них!), более того, их я считаю солью земли; однако сущность их труда и та печать, которую он наложил на окружающий пейзаж, приучили их жить обособленно, кланово. А Дэвид Паркер по природе своей не принадлежал к их клану, вот и все; как, впрочем, и я в то время.

Мои родители родились и выросли в Йоркшире, а в Харден в графстве Дарем переехали только тогда, когда мой отец купил там мелочную лавку. Из этого возникла наша дружба: мы стали друзьями не столько по причине прямой совместимости, сколько потому, что оба чувствовали себя аутсайдерами. Дружба, длившаяся пять лет с тех пор, когда нам обоим было по восемь, и продолжившаяся двенадцать лет спустя, когда Дэвид закончил свою учебу в Лондоне. Это случилось в 1951 году.

Между тем протекли годы…

Мой отец скончался, мать была практически прикована к постели, а я расширил семейный бизнес, приобретя еще два магазина в Хартлпуле, во главе которых поставил надежных и трудолюбивых управляющих, а также вложил деньги в другие предприятия, небольшие, но быстро растущие и не связанные с торговлей газетами и журналами в местных шахтерских поселках. Таким образом, вся моя жизнь была посвящена работе, правда, руководящей, а это совсем не то, что самому гнуть спину. Свободное время я с радостью проводил в компании старого друга, конечно, в тех случаях, когда и он не был занят.