Морская дорога (ЛП)

Той ночью мне приснился ещё более страшный сон. Когда дверь распахнулась, внутрь протиснулись не только Торстейн с Гримхильд, но все те, кто умер в ту зиму. Я смотрела, как они наваливаются на живых людей, а когда проснулась, вокруг меня никого не было. Комнату озаряли горящая лампа на пустой лавке, и угли, чуть подёрнутые огнём. Когда Сигрид подошла к моей кровати, то, увидев меня, заплакала. Я не могла пошевелиться, казалось, прошла целая вечность, пока не вернулись вымокшие под дождём мужчины. Они преследовали кого-то во тьме, слыша насмешки и звуки шагов, но всё безнадёжно, словно гнаться за ветром.

На следующее утро Сигрид снова плакала. Она сказала, что нужен священник, чтобы окропить всё святой водой, но ближайший священник жил далеко отсюда, в Братталиде.

— Ничего подобного раньше не случалось, — сказала она, всхлипывая. — Это хорошее место, мы были здесь счастливы.

— И будете впредь, — сказал Карлсефни. Всё утро он сидел у очага, хмуро глядя в огонь, пока снаружи хлестал дождь. Затем, когда все мы поели, а его команда и рабы отправились на работу, он собрал нас четверых вместе.

— Сигрид и Хельги, вы были добрыми друзьями Торстейна, первого мужа моей супруги. Я хочу, чтобы вы слышали и видели, что справедливость свершится. Гудрид, — он повернулся ко мне, — призрак Торстейна никогда не появлялся в Санднесе ранее, хотя это его ферма. Как ты думаешь, почему теперь он повадился сюда?

По моим щекам побежали слёзы, я не сумела сдержать их.

— Он никогда не был мне врагом, — сказала я. — Я любила его, и сейчас желаю ему лишь добра.

— Так чего ты хочешь для него?

— Чтобы он покоился с миром, — ответила я, пытаясь сдержать рыдания.

— Очень хорошо, — Карлсефни поднялся и вывел меня на улицу, остальные вышли вслед. Все мы встали лицом к двери дома, дождь лил по спинам. — У нас нет власти над миром духов, — обратился к нам Карлсефни, — но мы можем судить по нашим законам. Это мой дом, он принадлежит живым, и мёртвым здесь не место.

Он повысил голос и прокричал в открытую дверь.

— Торстейн, сын Эрика, ты больше не имеешь прав на этот дом, он принадлежит живым. Я призываю тебя покинуть это место. Выйди вон!

И хотя мы покинули тёплый дом, оттуда вырвался холодный ветер, будто из разрытой могилы, дверь распахнулась, скрипнув петлями. Сигрид вскрикнула и вцепилась в Хельги. Тот выхватил меч.

Карлсефни не дрогнул.

— Выслушай свой приговор, Торстейн, сын Эрика, и все те, кого ты привёл!

Он потянул меня к себе.

— Продолжай Гудрид. Суди!

Не знаю, видел ли он их, но я видела Торстейна: комки могильной земли налипли на саван, его пустые глазницы и белые кости, просвечивающие сквозь высохшую кожу. За ним я заметила Гримхильд, её жёлтая и сморщенная кожа обтягивала кости, за их спинами собрались остальные мертвецы, они выстроились между нами и дверью, я не могла их сосчитать.

Мне показалось, что мои ноги вот-вот подкосятся, и я опёрлась спиной о Карлсефни. Он крепко сжал меня, заставив смотреть на них.

— Гудрид, они услышали мой зов. Они явились на суд.

Я смотрела в тёмные глазницы Торстейна, они притягивали меня, мне казалось, что я свалюсь туда и утону. Я попыталась вдохнуть, но горло сдавило.

— Суди, Гудрид, суди!

Я заставила себя встать прямо, Карлсефни стоял за мной, я отвела глаза от пустых мёртвых глаз и прошептала:

— Ты должен удалиться в предназначенное тебе место. Ты должен уйти навсегда и не возвращаться. И тогда тебя ждёт покой.

Краем глаза я заметила, как Сигрид перекрестилась, тогда я тоже сотворила крестное знамение, но осенила не себя, а пространство перед собой, ради мертвецов, что стояли напротив. Они покорно склонили головы, и, подчинившись, медленно растворились в воздухе.

Торстейн был последним. Он скользнул ко мне так близко, что я могла протянуть руку и прикоснуться к нему. Я понимала, что не должна делать этого, и просто позволила ему уйти

Пространство между нами и дверью дома опустело. Я обернулась к мужу, обхватила его за шею руками и зарыдала, словно моё сердце раскололась. Он подхватил меня на руки и отнёс в дом, мы укрылись от дождя, уединившись на нашей кровати. Он говорил мне снова и снова, что любит меня, пока я не успокоилась, мне стало стыдно, что из-за меня поднялась такая суматоха. Конечно, я никогда не говорила ему этого, но пока я плакала, я ощущала дрожь его тела. Обычно, когда он видел женские слёзы, у него заканчивалось терпение, и тогда он просто выходил из комнаты. Не то что бы я часто докучала ему; обычно я не позволяла себе слёз. Но я никогда не забуду, что он сделал для меня в тот день, и с тех пор я никогда и ничего не утаивала от него и давала всё, что могла.