Читаем Морская лихорадка полностью

С этими словами Дьявол исчез во вспыхнувшем ниоткуда пламени серы.

Билл потянулся и подбросил в огонь еще одну охапку кустарника. Он подобрал несколько круглых раковин и начал играть в бабки. 


ШТИЛЬ У МЫСА ГОРН 

Перевел с английского Виктор Федин

(рассказ "The Cape Horn Calm" из сборника "A Tarpaulin Muster") 

— * * * —

У мыса Горн можно встретить два типа погоды, ни один из которых нельзя назвать приятным. Вы можете попасть в мертвый штиль, когда ветра не хватит даже шевельнуть поникший вымпел. Поверхность моря неприятного маслянистого оттенка морщинится медленно ползущими рядами валов зыби — отголосков бушующего где-то шторма. Небо, низко нависающее над вами, того же цвета, что и море. Солнце никогда не сияет над этими местами, хотя порой с востока или запада мелькнет багровый луч, свидетельствующий, что где-то, очень далеко отсюда, существует яркое солнце, дарящее свет всему живому и неживому.

Здесь вы в штиль можете продвинуться разве что на четверть мили за час. Зыбь поднимает и опускает вас медленными размеренными движениями. Временами начинается качка, что-то вроде ужасного крещендо, по полдюжине бортовых и килевых размахов. Совершенно нельзя предугадать, когда начнется качка — она появляется внезапно, без каких бы то ни было видимых причин. При накренении начинают греметь блоки и цепи, риф-сезни хлопают по парусине, скрипят натягивающиеся шкоты. При обратном движении скорость становится больше, и с каждым размахом амплитуда увеличивается. Наконец слышится звон посуды из камбуза, когда котлы и прочая кухонная утварь начинает скользить по поверхностям, вызывая взрывы ругани кока и его помощников. Корпус судна стонет от напряжения, металлические шкивы раскачиваются и звенят, вода, пенясь, врывается на палубу через шпигаты. Спящие, выбрасываемые из коек, ругаются как голландские каботажники. Затем качка прекращается и судно застывает в величавом достоинстве — на четверть часа или больше.

При этом царит невыносимый холод, и часто возникают непродолжительные шквалы со снегом, который покрывает палубу и оседает, тая, на парусах. Поднимаясь наверх, будьте осторожны и смотрите, к чему вы прикасаетесь рукой. При касании стального троса или цепного стопора кожа мгновенно прилипает к ним, и получается ранка как от ожога, которая нагнаивается. Однажды я наколол руку о лопнувшие проволочки стального такелажа грот-мачты. Царапина так нагноилась, что я не мог работать рукой целую неделю. Это была небольшая царапина, длиной в восьмую часть дюйма. От нее остался шрам. Матросы пророчествовали мне потерю всей руки.

В целом нам было легко там, в штиле у мыса Горн. На палубе и выше работы почти не было. Весь такелаж был обтянут, все блоки перебраны и смазаны, трущиеся места тросов обмотаны парусиной и оклетневаны, штормовые паруса свернуты. Во время вахты на палубе делать было нечего, мы просто стояли и ждали распоряжений, пережидая снежные шквалы и слушая поскрипывания корпуса. Старик любил плести маты. Не знаю, как он их плел, использовал ли свайку, как обычно, или орудовал парусной иглой. Он использовал суровую нитку флагдука для своей работы и заставлял судовых практикантов распускать материал старых потрепанных сигнальных флагов и наматывать нитки в клубки. Это было почти все, что мы делали, пока длился штиль. Когда мы, риферы, спускались вниз на галф-дек, в небольшое помещение площадью двенадцать квадратных футов, где мы жили и спали вшестером, мы испытывали чуть ли не счастье. Там мы оборудовали буржуйку с дымовой трубой, которая при сильной качке нещадно дымила в сочленениях. Она работала не очень хорошо, эта буржуйка, но мы ухитрялись как-то готовить на ней себе пищу. Нам разрешали использовать только кокс в качестве топлива, но мы ухитрялись украсть немного угля или с камбуза, или из угольной ямы. Для нас было большим наслаждением сидеть на сундучках во время «собачьей» вахты вокруг буржуйки, прислушиваясь к скрипу трубы и наблюдая за струйками дыма, сочившегося из ее сочленений. Во время ночных  вахт, когда отдыхающие лежали в своих койках за красными байковыми занавесками, один из нас, несущих вахту на палубе, пробирался вниз подбросить в печку угля. Это было чудесное время, время ночной вахты, когда можно было посидеть в темноте среди спящих, слушая потрескивание тлеющего угля.    

Перейти на страницу:

Похожие книги

Черта горизонта
Черта горизонта

Страстная, поистине исповедальная искренность, трепетное внутреннее напряжение и вместе с тем предельно четкая, отточенная стиховая огранка отличают лирику русской советской поэтессы Марии Петровых (1908–1979).Высоким мастерством отмечены ее переводы. Круг переведенных ею авторов чрезвычайно широк. Особые, крепкие узы связывали Марию Петровых с Арменией, с армянскими поэтами. Она — первый лауреат премии имени Егише Чаренца, заслуженный деятель культуры Армянской ССР.В сборник вошли оригинальные стихи поэтессы, ее переводы из армянской поэзии, воспоминания армянских и русских поэтов и критиков о ней. Большая часть этих материалов публикуется впервые.На обложке — портрет М. Петровых кисти М. Сарьяна.

Амо Сагиян , Владимир Григорьевич Адмони , Иоаннес Мкртичевич Иоаннисян , Мария Сергеевна Петровых , Сильва Капутикян , Эмилия Борисовна Александрова

Биографии и Мемуары / Поэзия / Стихи и поэзия / Документальное