Морская прогулка

Пока Даррас, глубоко затягиваясь трубкой, разговаривал с Жоннаром у входа в рулевую рубку, Эрих Хартман спросил у Жоржа, сможет ли он рассчитывать на него завтра, во время важного делового совещания, где должны будут присутствовать не только итальянские партнеры, но и американские.

— Я с удовольствием оказал бы вам эту услугу, — ответил Жорж, — но мои знания английского весьма относительны.

— Полагаю, их будет вполне достаточно, — сказал Хартман, вытирая лоб и шею, по которым струился пот.

Решил ли Жоннар, стоявший в двух шагах от них, что Жорж отказывается? Хартман и Жорж говорили по-немецки, но он, не удосужившись даже проверить, правильно ли понял их разговор, вмешался, прищурив глаза, чтобы придать себе властный вид:

— Послушайте, Море, вам бы следовало меньше ломаться. Правда, до сих пор вашими услугами пользовались главным образом дамы, но вы могли бы хоть в данном случае быть и нам полезным.

— Дорогой друг, не в этом дело, — проговорил Хартман.

— Ему платят по-царски! К чему все эти возражения? За кого он себя принимает? Вечно он изображает из себя бог знает кого!

— Единственное мое возражение, — ответил Жорж, сохраняя хладнокровие, — это то, что мой английский недостаточно хорош, особенно если речь идет о переговорах технического характера, как, я полагаю, будет в данном случае.

— Сколько фраз, Море! Я слышал, как вы говорили по-английски в Сорренто. Но вам обязательно надо покрасоваться.

— Есть и еще одно возражение, хотя о нем я умалчиваю, — роль, которую вы мне предлагаете, мне кажется, не совсем входит в мои обязанности.

— В самом деле? Но ведь вы выходите за рамки своих обязанностей, разыгрывая, к примеру, роль светского танцора! Так почему бы вам не выйти за эти рамки и на этот раз!

Он вдруг резко повернулся, верный своей тактике, позволяющей оставить ему за собой последнее слово.

— Дайте ему успокоиться, — сказал Хартман озабоченно, лоб у него был весь в поту.

Прежде чем уйти, присоединиться к Жоннару в кают-компании, он поднял палец, обращаясь к Жоржу:

— Как бы там ни было, я рассчитываю на вас.

И в свою очередь исчез.

— Не поддавайся, — бросил Жос, все еще стоявший у штурвала. — В конце концов, тебя-то наняли переводчиком немецкого и итальянского. Если уж ты согласишься, пусть тебе дополнительно платят.

Жорж махнул рукой, давая понять, что об этом не может быть и речи, но он почувствовал, как ненависть Жоннара когтистой лапой сжала ему сердце. Дарраса слишком беспокоил туман, и он не обратил особого внимания на этот инцидент. Что же касается Герды, лежавшей на своем надувном матрасе, она, казалось, заснула, утомленная жарой. Жара стала такой невыносимой, что на носу трое матросов: Сантелли, Макс и еще один, рыжий, которого звали Жоффруа, — скинув рубашки, весело окатывали друг друга водой, черпая ее парусиновыми ведрами в море. Глядя, как они резвятся, Жорж на время позабыл о своей тревоге и даже об искушавшей его мысли прервать путешествие в Палермо. От первого ведра, которым его окатили, он чуть было не задохнулся, но быстро оценил освежающую прохладу этого душа и, когда Макс, смеясь, приготовился выплеснуть на него новое ведро, присоединился к их группе и в свою очередь стал обливать других, счастливый этим чувством обретенного товарищества, свободы, радостной легкости, гармонировавшей с морскими и небесными просторами, до тех пор пока Ранджоне не высунулся наполовину из машинного отделения и не спросил:

— Вам еще не надоело валять дурака, всем четверым? Меня-то лично интересует Жоффруа, который должен был бы сейчас вкалывать рядом со мной.

Комично изобразив смущение, рыжий парень нырнул в машинное отделение, а остальные, не переставая шутить, продолжали обдавать друг друга водой.

Когда Жорж спустился в свою каюту переодеться, то услышал в кают-компании голоса Хартмана и Жоннара, смешивающиеся с гулом моторов. Оба продолжали готовиться к совещанию в Палермо. К черту! Этот совместный душ доставил ему огромное удовольствие, главным образом из-за выказанных ему доверия и дружеских чувств, хотя, само собой, освежиться тоже было приятно. Одаренный людской симпатией, он снова полон был оптимизма, и, поскольку он насвистывал, Мари-Луиза Жоннар осторожно приоткрыла дверь своей каюты. На ней была все та же зеленая пижама, и если что-то и изменилось в ней, так это выражение ее глаз, озаренных каким-то незнакомым ему светом, идущим из самой глубины ее существа. Не говоря ни слова, она положила руку ему на плечо, нежно привлекла к себе и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в губы. Рот у нее был теплый, чувственный, и этой умелой лаской она разожгла в нем кровь. Он хотел было удержать ее за талию, но она быстро отстранилась, скользнула в каюту, и он увидел на блузе ее пижамы мокрый отпечаток своего тела. Улыбнувшись, она обещающе прошептала: «Палермо», затем захлопнула дверь, закрыла ее на задвижку, но он был уверен, что, стоя за дверью, она прислушивается к его дыханию, что ее забавляет его волнение и она счастлива, думая, что окончательно сделала его своим сообщником.

8