К вечеру проголодались. Уставшие, сели ужинать. Петр запивал вином, наливал фужер Апраксину. Время шло к полуночи.
— Што, Федор, надумал? Лето кончается, не зимовать же здесь.
— Есть одна мыслишка. Углядели мы здесь, рыбари лодьишки свои таскают к просеке.
— Ну-ну, — встряхнулся Петр, — которая к весту пролегла?
— Как есть верно, Петр Лексеич. Они по той просеке свои рыбацкие лодчонки перетаскивают на ту сторону Гангута. Змаевич там прошагал. Переволока та у них драгелем прозывается, версты полторы.
Петр не дослушал, схватил кафтан, шляпу, метнулся к двери:
— Борзо призови Змаевича, айда на сию переволоку. Гляди, солнышко скоро взойдет.
Не прошло и получаса, как в предрассветной тишине по мокрому песку зачавкали ботфорты. Впереди, размахивая руками, саженными шагами вымеривал переволоку царь. За ним едва поспевали Апраксин, Змаевич, бригадиры. Дойдя до середины, Петр на минуту остановился. Здесь переволока чуть изгибалась, и теперь в обе стороны, на востоке и западе, проглядывалась зеркальная гладь моря. На душе повеселело.
Продолжая вышагивать, Петр невольно перенесся мыслями в недалекое прошлое, на Белое море. Пятнадцать годков минуло с тоя поры. От затерянной на берегу моря рыбацкой Нюхчи до берега Онеги волокли сквозь чащу лесов, через болота, по кочкам, первые суда на Балтику. Полтораста верст. Напропалую валили вековые деревья, стелили гати, сотни солдатских рук, перекинув через плечо канаты, тянули, волочили громадные яхты…
Петр первым подошел к урезу воды. Обмакнул сапоги, смывая налипшую грязь, расправил плечи, вздохнул полной грудью терпкий, с солоноватым привкусом воздух. Вдали за островками и шхерами уходил к горизонту Ботнический залив.
Запыхавшиеся спутники вытирали о мох сапоги, устало переглядываясь. Царь крикнул стоявшему в стороне Змаевичу:
— Сколь насчитал?
— Четверок тысяч, две сотни, два десятка шагов, государь.
Петр растянул рот в улыбке:
— По моему счету тройка тысяч, четыре сотни, семь десятков. Оно и понятно. Твоя мерка менее моей.
Продолжая улыбаться, Петр повернулся к стоявшему рядом Апраксину:
— Сколь верст от Нюхчи до Онеги, Федор Матвеевич?
— Верст полтораста. — Будучи Архангельским воеводой, генерал-адмирал дотошно изучил тот край.
— То-то, — облегченно вздохнул Петр, — а здесь от силы версты три, не более. Стало быть, день-другой скампавеи, которые полегче, переволокем.
— Как так?
— А вот сей же час сыскивай среди солдат сотни три плотников, тащи топоры с галер, руби кругляк, вокруг его навалом. Стели гать. Переволоку будем ладить денно и нощно…
Вечером «командировано для делания мостов от полка по 100 человек с майором Преображенским».
В полдень, как повелось, к «Бремену» подошли две рыбацкие лодки. На палубу вышел Ватранг. Утром ему доложили с дозорного корабля, что у русских на рейде Твермине необычная суета: строятся солдаты, куда-то уходят.
Адмирал поманил к себе капитана:
— Позовите ко мне рыбаков.
Сняв шапки, переглядываясь, четыре чухонца поклонились Ватрангу.
— Что делается у русских? — Расставив широко полные ноги, Ватранг мерил взглядом оробевших рыбаков.
Первым заговорил высокий, худощавый, с морщинистым лицом, пожилой чухонец:
— Так что, ваша милость, у русских объявился ихний царь Петр.
У Ватранга взметнулись лохматые, с проседью брови. Он потер пухлой рукой тщательно выбритый подбородок. «Теперь жди чего-нибудь непредвиденного. Значит, вчера это он подходил на шлюпках близко к дозору. Неспроста появился царь Петр, оставил в Ревеле эскадру».
Адмирал достал кошелек, звякнул монетами.
— Ты говоришь, русский царь появился? А почему у них такой шум и суета в лагере?
Вперед выступил пониже ростом, молодой чухонец:
— Русские начали рубить лес, настилают ветки и бревна на драгеле.
— Каком таком драгеле? — удивился Ватранг.
— Который ведет через лес к другому берегу Рилакс-фиорда. По этому драгелю мы свои лодки таскаем, когда рыбка уходит от Ганге.