Морские байки

С кем только не сводила меня судьба во времена скитаний по морям-океанам. В начале восьмидесятых, о Боже, уже прошлого века, при заходе в Буэнос-Айрес довелось мне познакомиться с одним весьма интересным субъектом. У входа в мутное устье реки Ла-Плата[45] мы приняли на борт местного лоцмана. Им оказался здоровенный чернявый детина-аргентинец. Лоцмана сопровождал неприметный человек небольшого роста и явно в годах. Лицо у него было жёлто-пергаментного оттенка. Тяжёлая челюсть, ястребиный нос и скользяще-пронзительный взгляд блекло-голубых глаз приятности этому субъекту тоже не добавляли. Старик, к тому же, ещё и изрядно прихрамывал. Рядом с крупным, басовитым лоцманом он смотрелся этаким престарелым нелепым шпицем, за чем-то увязавшимся за солидным, чёрным с проседью мастифом. Как звали лоцмана я, правду сказать, не припомню, но вот имя его спутника – Людвиг я точно никогда не забуду.

Я как раз находился на мостике вместе с капитаном, исполнял свои скромные, на тот момент, обязанности третьего штурмана.

Не прошёл наш траулер и полмили по главной аргентинской реке, как впереди по фарватеру сел на мель, преградив нам путь, какой-то незадачливый сухогруз под панамским флагом. После этого нам оставалось только наблюдать в бинокль, как на просторном мостике невезучего судна мечутся две тени, капитана и лоцмана. В довершении картины "панамец" издавал истеричные и беспорядочные гудки, словно застрявшая в дорожной пробке, вздорная, суетливая блондинка.

– "Хороши же байресовские лоцмана!", – переглянувшись, подумали мы в унисон с капитаном.

Наш лоцман вышел на связь с диспетчером и, коротко переговорив с ним, махнул рукой.

– Это надолго, – заявил он, обращаясь к нашему капитану, – похоже, до утра.

Время было вечернее, как сейчас помню, восемнадцать с четвертью. Мы встали на якорную стоянку в стороне от фарватера, и капитан пригласил лоцмана-аргентинца к себе в каюту на ужин. Приправленного, разумеется, непременным русским радушием. Я же остался коротать вахту в компании неприятного старика. Через час из каюты капитана раздался шум, и мой молчаливый товарищ по вахте, уронив в пространство короткое и злое слово, бросился вниз по трапу. Слово это было немецкое и весьма походило на знакомое по многочисленным, виданным-перевиданным фильмам про Войну. Короче, немец (а кто же ещё?) рявкнул: Шайзе! – и исчез на нижней палубе. Я не имел права покидать мостик, но на акватории нашей якорной стоянки было тихо, якоря держали надёжно и течение нас не сносило. К тому же локатор показывал пустоту и безлюдье вокруг на две с половиной мили. Мучимый любопытством я спустился следом за стариком и украдкой заглянул в полуоткрытую дверь капитанской каюты. Здоровенный лоцман с багровой физиономией и выпученными безумными глазами в угрожающей позе торчал посреди каюты. В правой могучей длани он сжимал «розочку», горлышко от разбитой бутылки. На палубе, источая спиртовую вонь, валялись осколки от литровой бутылки «Смирновской». Капитан наш, стоял в противоположном углу каюты с нелепо разведёнными руками, на манер городничего в немой сцене гоголевского «Ревизора». Растерянно взирал он на внезапно взбесившегося громилу-лоцмана. Не растерялся лишь старик-немец. Похоже, он для того и был приставлен к своему буйному начальству. В два-три приёма, не прилагая особых усилий, бравый дедуля освободил руку лоцмана от опасного стекла и уложил, изрыгающего раскатистые испанские ругательства кабальеро на палубу. Затем, ловко вытащив из штанов клиента брючный ремень, старик заломил назад его толстые, что твои брёвна, руки и окончательно упаковал безумца. Большим пальцем правой руки он надавил поверженному Голиафу на точку, где-то в районе шейной сонной артерии и тот почти мгновенно вырубился. Уснул, аки младенец, громоподобно захрапев, потрясая толстыми губами. Немец без церемоний стянул одеяло с капитанской койки и заботливо укрыл спящего.

Закончив труды, он, взглянув во все ещё изумлённое лицо капитана, что называется, решил добавить интриги. Сильно картавя, но отчётливо, немец произнёс он по-русски:

– Дурной боров!

Эта фраза, как я уже сказал, прозвучала с сильным акцентом, скорее, как:

– Турной пороф!

Однако знание таких оборотов русской речи, вкупе с неожиданной сноровкой борца-профи, само по себе говорило о многом. Ох не прост оказался этот старый фриц, ох не прост!

Я, наконец, вспомнив о своём профессиональном долге, оставил наблюдательный пункт возле капитанской каюты и ретировался на мостик. Вскоре и сам капитан в сопровождении неожиданного спасителя поднялись сюда же. Эти двое, видимо, уже успели накоротке пообщаться, поскольку капитан обращался к своему новому приятелю по имени.

– Ловко ты его, Людвиг! – с мальчишеским восхищением частил капитан, обращаясь к немцу. – Слушай, если этот мужик с такой придурью, что после стакана мозги теряет и себя не помнит, то зачем же его начальство в лоцманах держит?