Морские дьяволы

Они напомнили мне горькие, бесконечно длинные дни осени 1943 года, когда я дал разрешение Мортону вторично вернуться в Японское море после того, как в первом походе его подвели невзрывающиеся торпеды. И хотя ни одна подводная лодка и ни одна команда не должна занимать первого места в сердце и мыслях командира соединения подводных лодок, все же при некоторых обстоятельствах он чаще думает о каком-нибудь одном корабле и его команде, чем обо всех других, находящихся под его командованием.

Так это и было с "Уоху" и Мортоном, о которых я много думал из-за неудач с несовершенными торпедами. К тому же Мортон всегда производил сильное впечатление.

Чтобы представить себе настоящего мужественного боевого моряка, мне стоит только закрыть глаза, и как живое встает передо мной молодое лицо Дадли Мортона, обычно такое веселое и живое, а во время нашей последней встречи мрачное и разочарованное.

На войне нет времени ни для оплакивания, ни для мести. Для меня вторая мировая война была будничной работой по уничтожению врагов и потоплению судов и кораблей противника. Но когда я вспоминаю о Мортоне, мне чудится, что на пустынных холодных волнах пролива Лаперуза возникает легкий призрак подводной лодки, призрак "Уоху", а на ее сломанном перископе, едва заметном среди обломков, полощется сигнал: "Отомстите за нас!" И тогда мне кажется, что до тех пор, пока Япония не отплатит за гибель "Уоху" и ее команды, я не смогу представить себе обычной солнечной улыбки на мужественном лице капитана 3 ранга американского военно-морского флота Дадли Мортона. Вот почему "Уоху", Мортон и его команда были для меня чем-то личным, вот почему в успешных действиях в Японском море я видел отмщение за гибель "Уоху".

Хотя 24 июня "Боунфиш" Ларри Эджа не встретилась с другими "морскими дьяволами", еще не было оснований оплакивать ее. Множество причин могло задержать ее возвращение. Случаи возвращения подводной лодки на базу с запозданием были не так уж редки.

Что касается восьми подводных лодок, которые собрались к западу от пролива Лаперуза, то основным вопросом для них было: какие ловушки мог расставить для них враг в этом длинном и узком проходе. Для выхода подводных лодок из Японского моря мы единодушно выбрали пролив Лаперуза, и отнюдь не случайно.

Прежде всего для подводных лодок было очень удобно восточное течение, проходящее через пролив. Не менее важным доводом было и то, что через этот пролив свободно проходили русские суда, - вероятно, у них были секретные сведения о коридорах в минных заграждениях. Наконец, если доверять данным нашей разведки, минные заграждения были здесь поставлены с углублением от 12 до 14 метров, то есть на безопасной для подводных лодок глубине. Правда, за точность сведений нашей разведки нельзя было поручиться.

О проходе через Сангарский или Симоносэкский проливы не могло быть и речи. Но если бы Эрл Хайдмэн обнаружил, что пролив Лаперуза охраняется флотилией противолодочных судов или самолетами, он должен был связаться со мной или сам принять решение: пробиваться ли через пролив Лаперуза в надводном положении или под водой, попытаться ли выбраться через, извилистый Татарский пролив или, наконец, повернуть к югу и пройти навстречу течению через минные заграждения Корейского пролива.

Предполагается, что хороший командир должен планировать выход из боя прежде, чем он начнет его. Но отход "морских дьяволов" целиком зависел от обстоятельств, и Хайдмэн должен был самостоятельно принять то или иное решение.

Позднее я узнал, что команды подводных лодок много гадали о том, как они будут выбираться из Японского моря. Большинство командиров подводных лодок считало, что не следует распространяться о порядке выхода из Японского моря, ибо если кто-нибудь из команды попадет в плен, ему пытками или путем применения наркотиков могут развязать язык. (Как искусны и многочисленны были японские способы развязывания языка, мы узнали в конце войны, когда нам были возвращены наши военнопленные. Печально, конечно, что велись бесконечные разговоры о том, как придется выбираться и не придется ли застрять до конца войны во Владивостоке, но от слухов и сплетен нигде не избавишься, даже во флоте, - таково уж свойство человеческой натуры. Эти разговоры можно сравнить с рассуждениями пассажиров самолета. Один мой знакомый, не имеющий никакого отношения к летному делу, высказался по этому поводу так: "А вот я никогда не беспокоюсь, когда нахожусь в самолете. Ведь пилоту тоже хочется сохранить свою жизнь, и если он сам не сумеет доставить нас живыми к месту назначения, уж я-то наверняка ничем не смогу помочь ему".

Вероятно, Эрл Хайдмэн беспокоился не меньше, чем я на Гуаме. В своем дневнике я нахожу такую запись, сделанную 22 июня: "Все в порядке, нас беспокоит только судьба подводных лодок в Японском море. Все мы, затаив дыхание, ждем их возвращения, и я молю бога, чтобы они вернулись благополучно. Только тогда у меня свалится камень с сердца".