Морские нищие

Рипперда не сразу понял смысл написанного. Он рассматривал голову, видел скорбные складки лица, застывшие в синеве мертвых пятен, видел маленькую бороду, смерзшуюся в сплошной бурый комок, видел прилипшие к вискам длинные пряди когда-то волнистых волос и щеки, издевательски проткнутые насквозь рисовальной кистью. И эта кисть объяснила все.

Кто был «ключом», открывшим патриотам Монс?.. Художник Антоний Оливер. Его голову, оцененную Альбой в две тысячи флоринов, испанцы отсылали в Гарлем потому, что этот «ключ» не подходил к замку Димерской плотины. Рипперда понял, что попытка отрезать Амстердам не удалась, что шедшее на помощь войско разбито и отважный сын родины Оливер погиб в битве за плотину. Неприятель хвастал победой и показывал свои трофеи.

Той же ночью у Рипперды с капитаном Кюреем было совещание.

— Город гибнет, — говорил Кюрей, — люди падают от истощения. Вы отдали приказ оставить десять коров… Десять коров для детей Гарлема!.. Мы окружены плотным кольцом. Никакая человеческая сила, никакая хитрость не могут доставить сейчас в город провиант. А он нужен нам, как сама жизнь… Разрешите сделать серьезную вылазку, и кто знает, быть может, храбрость отчаяния поможет нам.

Рипперда ответил не сразу.

— Я знаю, с вами готовы пойти не только мужчины, но и женщины. А я помню, чем кончилась одна из таких вылазок-Мы лишились целого отряда лучших воинов.

— Если мы будем бездействовать, смерть придет к нам раньше, чем мы ее ждем.

Рипперда махнул рукой:

— Ступайте, капитан, и постарайтесь выполнить задуманное.

Вылазка была назначена на 25 марта. Тысяча человек из осажденного гарнизона под предводительством Кюрея вышла подземным ходом из города. Испанцы, занятые допросами и казнями пленных, ослабили защиту передовых линий. Гарлемцы появились неожиданно, сбили неприятельские аванпосты, сожгли триста палаток, захватили семь пушек, девять знамен и несколько фургонов провианта. Они благополучно вернулись в город, потеряв только четырех человек. Но среди этих четырех был и Кюрей, смертельно раненный в шею. Он умер через два дня, не приходя в сознание…

А испанцы подводили новые полки и увеличивали с каждым днем число судов на озере. Начались каждодневные схватки на воде.

Время от времени отдельные люди под прикрытием ночи пробирались к городу и передавали осажденным муку и порох. Одна из таких лодок привезла письмо от Ирмы. Девочка писала:

«Я служу у самого принца. Не сегодня завтра произойдет решительное сражение между нашим и их флотом. Не падайте духом. К нам идут люди из Дельфта, Роттердама и Гоуды. Мама и Эльфрида, не плачьте. Мы с отцом спасем вас. Иоганн жив — он бьет испанцев, не пропуская их суда в лиман. Привет тете Кеннау, господину Рипперде и всем, всем в Гарлеме… А у папы нет времени, чтобы написать».

Госпожа Бруммель впервые улыбнулась, целуя неровные, торопливые строчки.

— Девочка не забыла никого… Да хранит Господь ее ласковое, верное сердце!.. — произнесла она шепотом.

— Девочка — настоящий львенок, — улыбалась Кеннау. — Она вернется с отцом в войсках Оранского.

Записка Ирмы зажгла надежду во многих.

В конце мая началось обещанное сражение. Суда подходили вплотную друг к другу — испанцы дрались с солдатами Оранского в рукопашную. Боссю командовал сотней испанских кораблей. Мартин Бранд, адмирал нидерландского флота, имел около полутораста, но меньших размеров.

Гарлемцы не сводили глаз с озера. Пушечные выстрелы с грохотом раскатывались по воде и глухими громовыми вздохами отдавались в городе. Шум далекой схватки долетал до крепостного вала, сплошь усеянного осажденными. Гарлемцы с трепетом ждали результата боя, который должен был решить их участь. Если испанцы осилят флот принца, город неминуемо погибнет.

В конце дня гарлемцы должны были признать, что победа досталась врагу. Часть судов принца была взята в плен, остальные потоплены. Боссю переплыл озеро и захватил принадлежащие голландцам форты. Патриоты были окончательно вытеснены с озера. Городом овладело отчаяние.

— Это начало конца, — сказал почти спокойно Рипперда. — С потерей озера к нам постучалась голодная смерть. Мы продержимся еще недели три, не больше.

Город голодал.

Шатаясь, с лихорадочно горящими глазами, проходила по улицам Эльфрида, подбирая упавших от истощения. В опустевшем доме ей нечего было делать — госпожа Бруммель умерла два дня назад.

Эльфрида зашла навестить близкую ей Кеннау Гасселер. Девушка смотрела и не узнавала прежней Гасселер. Перед нею лежала маленькая, сморщенная старуха.

— Что делается в городе?.. — спросила та едва слышно.

— Люди давно уже не видят хлеба, — отвечала девушка. — Все едят льняное семя и дикую репу. Но и это на исходе.

Через четыре дня Гасселер задала тот же вопрос.

— В госпиталях варят собак, кошек и крыс, тетя Кеннау, — отвечала Эльфрида. — Дети собирают крапиву на кладбищах.

Гасселер закрыла глаза.

— Ирма писала, что к нам придет помощь, не отчаивайтесь.

— А если их опять разобьют?..

— Тогда мы умрем, тетя Кеннау, и наши муки прекратятся.

Кеннау затихла на руках у девушки, как внезапно уснувший ребенок.