Морские нищие

Микэль погладил Генриха по голове. Темные кудри мальчика смешались с рыжеватым пухом его волос. По-стариковски прищуренные голубые глаза ласково заглянули в глубь больших серых глаз. Толстые губы зашептали:

— Полно! Судьба милостива и к воробью зимой. Давай сдвинем скамейки да ляжем рядком. Путь-то еще не короткий до этого… твоего… Брюсселя…

Уже больше полутора лет Генрих ван Гааль жил с дядей и Микэлем в столичном доме своего именитого дальнего родственника — принца Вильгельма Нассау-Оранского. Генрих видел принца всего несколько раз, и то мельком. Дядя не позвал его, даже когда обсуждал с принцем судьбу племянника. Но после того разговора мальчик стал замечать на себе внимательный взгляд Оранского. Принц обещал ван Гаалю при первом же удобном случае лично рекомендовать Генриха королю. Он и сам начинал когда-то жизненный путь доверенным пажом императора Карла V. И Генрих терпеливо ждал решения своей судьбы.

Старый Микэль наперекор опасениям блаженствовал в богатом столичном дворце. Если бы не постоянная мысль о жене, он готов был остаться в Брюсселе навсегда. Старик свел дружбу со всей многочисленной челядью принца и передавал Генриху рассказы о якобы простом обхождении Вильгельма Оранского с людьми и всеобщем уважении к нему с самых юных его лет.

А Генрих тосковал. Не сказавшись дяде, он часто уходил из дому и бродил по городу.

В первые дни приезда Брюссель оглушил его. Шумные улицы сбегали с обрывистой горы среди окружавших ее рощ и садов. Светлые воды реки Сенн плескались в старинные городские стены с семью воротами. В центре верхней части Брюсселя вздымалась великолепная, точно вырезанная из камня громада ратуши. На вершине горы виднелись башни древней резиденции герцогов Брабантских. А за ними — дворцы нидерландской знати. Город с утра до ночи гудел тысячами голосов. Пятьдесят два ремесленных цеха наполняли мастерские непрерывным гулом труда, неутомимой, хлопотливой жизнью человеческого улья.

В один октябрьский день 1557 года над Брюсселем зазвонили колокола всех семи главных церквей. Городские площади украсились триумфальными арками. С окон и балконов свесились ковры и ткани. Всюду перекинулись гирлянды осенних роз, перевитых лентами и парчой. На улицы выкатили бочки с пивом. Перед трактирами и кабачками расставили столы. Соорудили огромные вертела для целых мясных туш. Заготовили факелы, чтобы осветить праздник, когда наступит ночь.

Брюссель готовился к встрече короля и начальника королевской конницы — графа Ламораля Эгмонта, одержавшего победу над французской крепостью Сан-Кантен. Эта победа давала надежду на мир. Столица ликовала со всей страной.

Утром в город прибежали скороходы. К полудню примчались герольды, и на главной площади перед ратушей их трубы возвестили о приближении Филиппа II. Заколыхались ряды городской стражи, строясь в образцовый порядок. Разряженные брюссельцы и съехавшиеся на торжество жители соседних городов и деревень заволновались, стараясь занять более удобные места.

Оба ван Гааля с Микэлем, в лучших своих платьях, протолкались сквозь толпу и взобрались на ступеньки ратуши.

Широкая, устланная коврами аллея между лесом алебард пересекала площадь. Яркими красками переливалось сплошное море нарядных головных уборов. Окна, крыши, балконы, водосточные трубы — все было усеяно народом. Стоял немолчный гул.

Пронзительный крик какого-то мальчишки, забравшегося на конек соседнего с ратушей дома, прозвенел в трепещущем, казалось, воздухе:

— Е-е-ду-ут!..

Площадь разом замерла. Потом послышались звуки труб, отдельные приветствия. Генрих впился глазами туда, где высилась, вся в цветах, главная триумфальная арка.

Ему трудно было потом точно и подробно рассказать о первом моменте этого торжественного въезда. Все смешалось в тысячеголосый, многокрасочный хаос. Под сводами арки появились всадники с развевающимися перьями, с цветными чепраками на лошадях, с сверкающим в лучах солнца оружием. Небо словно потемнело от вскинутых вверх шляп и дождя цветов. Колокольный звон заглушал людские крики.

Вот всадники спешиваются. Оруженосцы берут их коней под уздцы. Мелькают расшитые золотом и серебром колеты, разноцветные плащи, перевязи, кружево воротников, драгоценные камни… Приезжие вельможи медленно приближаются. Генрих смотрит.

Невысокого роста человек с бесцветными волосами и такими же бесцветными, словно пустыми, глазами навыкате, в черном испанском камзоле и коротком плаще, с одной только драгоценной цепью ордена Золотого Руна[2] на груди и в черных перчатках, идет впереди всех. Перед ним, сняв шляпу и склонившись, как простой слуга, пятится спиной сам начальник города. Генрих понимает, что видит короля. Он видит ледяной взгляд, презрительно выпяченную нижнюю губу, и ему делается почему-то страшно.

Филипп подвигается, вскинув надменно голову. Лицо его неподвижно. Толпа таких же холодных, чопорных испанцев следует за ним.

А площадь кричит тысячей глоток:

— Да здравствует его величество король!..

— Да здравствует граф Ламораль Эгмонт!..