«Морские псы» Её Величества

У этих дикарей была и своя музыка: они делали погремушки из кусков коры, сшитых наподобие рукавиц, с камешками внутри. Танцуя (а танцы у них были любимейшим развлечением), они подвешивали эти погремушки к поясам и, как зачарованные, кружились и подпрыгивали быстро, быстрее, ещё быстрее — пока кто-нибудь из друзей не снимал погремушки с их пояса. Тогда они сразу останавливались, отходили в сторону и падали, подолгу не приходя в себя...

14

В последний день пребывания англичан в устье реки Санта-Крус Дрейк неожиданно приказал собрать на берегу всех участников экспедиции. Он стоял лицом ко всем, у входа в свою палатку. Пастор Флетчер, решив воспользоваться сборищем, приготовился произнести проповедь. Тема, соответственно положению, подобрана давно, текст в кармане... Но адмирал перебил его, заявив громко:

— Нет-нет, мистер Флетчер, полегче! Сегодня проповедь скажу я сам. — И, обращаясь к собравшимся, продолжил:

— Господа, я очень плохой оратор — но то, что я сейчас скажу, пусть каждый хорошенечко запомнит, а после даже запишет. За всё, что я скажу, я готов отвечать перед Богом и Англией — и всё это я записал здесь, в этой книге! — и он потряс толстой тетрадью, которую держал подмышкой. — Так вот, господа, мы здесь чрез-вы-чай-но далеки от родины и друзей. Со всех сторон мы окружены врагами — или, в лучшем случае, дикарями. Стало быть, мы не можем дёшево ценить человека, поскольку другого взамен утерянного здесь и за десять тысяч фунтов не сыскать. Значит, все разногласия, могущие вызвать столкновения меж нами, придётся отложить вплоть до возвращения в Англию. Клянусь Господом — я с ума схожу при мысли о возможности столкновений между моряками и джентльменами. Я требую, чтобы этого не было! Все люди на борту моих кораблей должны быть заодно! Все должны быть товарищами! Не доставим же врагам удовольствия увидеть наши раздоры и все их ужасные последствия! А если кто-либо намерен и впредь отказываться тянуть канаты — или просто сыт впечатлениями и желает вернуться домой поскорее — тем я могу выделить один корабль. Скорее всего, «Мэригоулд»: без него я смогу обойтись — и пусть плывут домой. Но чтобы это было действительно домой! А то, если встречу где-либо на своём дальнейшем пути, — потоплю без колебаний! Вы все меня знаете и понимаете, что это не пустые слова. До завтра думайте — а завтра утром решайте. Но это уж будет решение окончательное и бесповоротное!

Все затихли, ловя каждое слово и ожидая дальнейшего.

— А тем, кому нечего решать, кто уже сейчас твёрд в решимости следовать за мной по любым морям — всё равно, известным или неизвестным, я говорю: учтите, что нам предстоят величайшие трудности, победить которые удастся, только если мы забудем о происхождении своём и должности. Только если мы станем поровну делить и работу, и еду, и вражеские пули... Да, трудности ждут нас небывалые, я этого не скрываю. Но тем большей будет наша слава по возвращении!

Он помолчал с минуту — и в продолжение этого времени ни шепотка, ни скрипа сапог слышно не было, точно не полторы сотни мужчин стояли перед ним, а полторы сотни каменных изваяний. Потом Дрейк хмуро продолжил:

— Её величество повелела мне хранить истинные цели экспедиции в тайне от некоторых лиц, и прежде всего — от лорда-канцлера. Я даже вам не говорил, куда мы поплывём на деле. Вы мне доверяли — и это был как раз тот редкий случай, когда доверие приходится использовать. И что же? Все предосторожности оказались зряшными. Томас Доути сознательно выболтал всё милорду Берли: он в том не постыдился самолично признаться. На суде вы всё это признание слышали. Но я хочу, чтобы казнь мистера Томаса Доути была последней за всё время нашего плавания, которое только-только начинается!

По толпе, словно бы как ветерок в роще, прошёл некий шелест. Не шёпот его вызвал, а всеобщий, но недружный, вздох. Девять месяцев в пути, полдюжины покойников — и всё это, оказывается, только-только начало. Призадумаешься тут!

А Дрейк, переждав шум, продолжил:

— Здесь есть лица, старающиеся мне повредить, сея среди вас сомнения. Они утверждают, что деньги на экспедицию, начатую втайне и против воли правительства, дали мистер Кристофер Хэттон, лорд-адмирал и мистер Джон Хоукинз — и только. Но сейчас уже можно сказать правду — и я вам её расскажу. Граф Эссекс, под началом которого я служил в Ирландии, написал обо мне мистеру Уолсингему, государственному секретарю, как о человеке, который лучше, чем кто бы то ни было другой, может сражаться с испанцами в самых дальних их владениях, — имея в виду мой опыт и то, что он увидел сам в Ирландии. Уолсингем встретился со мною и сообщил, что Её Величество устала от оскорблений, наносимых ей королём Испании — и сильнее, чем чего бы то ни было иного, желает отомстить ему.