Морские рассказы

Я последовал за нею, а Барриа, с силой налегая на весла, уже греб в сторону «Сирены».

Мы вошли в небольшой дом, крытый сосновой дранкой, почерневшей от непогоды и всяческих штормов, что пронеслись над этим жилищем, наложив мрачный отпечаток беды на весь облик его хозяйки, начиная от одежды и кончая отсутствующим взглядом черных глаз.

— А нельзя ли у вас здесь купить барашка и яблочной чичи? Сколько дней уже не было во рту мяса — одни ракушки... — обратился я к женщине.

— Это надо спросить у священника, он живет по ту сторону мыса — мы сходим к нему попозже. Отдохните пока, а я соберу людей.

Я остался один, подумав, что женщина вовсе не придурковата. В конце концов, бросать в море хлеб — это все равно что носить цветы на могилу любимого; ведь никто не находит странным, если приезжий бросает чайкам кусочки хлеба, чтобы полюбоваться, как птицы подхватывают их на лету, и никто не удивляется, когда, скажем, турист кидает в море монету, чтобы увидеть, как ныряют за ней мальчишки-негритята.

Однако в жизни все оказывается подчас гораздо сложнее, чем мы думаем.

В окно были видны ровные грядки с капустой, репой и морковью, кусты смородины и две-три усыпанные цветами яблони. Стоял ноябрь, на островах — разгар весны. Я обошел весь дом, разделенный тесовыми перегородками на четыре части: здесь была кухня, одновременно служившая и столовой, две спаленки и небольшая гостиная. Я заглянул в комнату, где раньше, по-видимому, спал ребенок, и вздрогнул от неожиданности: рядом с аккуратно прибранной кроваткой под белым покрывалом, расшитым малиновыми, зелеными и желтыми нитками, стояла тумбочка, а на ней — две горящие свечи и череп на деревянной подставочке. На стене, прямо над черепом, висела литография на религиозный сюжет, которая придавала уголку вид алтаря. Со стены смотрел на меня бог, с пышной, как белое облако, седой бородой и огромным светящимся глазом на месте сердца. Многокрасочные рисунки изображали путь человеческой жизни от рождения до смерти.

Сборщики ракушек начали сходиться на небольшой лужайке, между берегом и зарослями кактусов. Две супружеские пары и с ними трое детей суетились над выложенной камнем ямой, разводя огонь. Пока разжигали костер и калили камни, чтобы печь ракушки, мы с Эулалией отправились к дому священника — купить, если удастся, чичу и барашка, которого можно было бы тут и зажарить. По дороге мы почти не говорили. Когда подошли к изгороди, моя спутница, ухватившись рукой за кол, легко перемахнула через слеги. Я последовал за нею, неуклюже перевалив через изгородь, будто впервые оседлавший коня седок.

— Я как ветер, — сказала она с гордой улыбкой.

Такой была Эулалия Архель, чокнутая с Ролечи. Поныне, будто порывами морского ветра, проносятся в памяти воспоминания о трагической истории этой женщины, обо всем том, что она рассказала мне на обратном пути, когда я спросил у нее о черепе...

— Это моего мальчика, — ответила она и, поведя рукой в сторону моря, добавила: — Течением прибило к берегу. Утром вышла на море и вижу, что-то кругленькое белеет прямо против дома. Розовые ракушки облепили его кругом, точь-в-точь лепестки яблони... Принесла домой, помыла и поставила на тумбочку, чтоб нам больше не расставаться... В штормовые ночи не спится, я лежу и слышу, как Лучито ходит по своей комнате, выходит на берег и опять домой возвращается... Сразу отлегло у меня от сердца, как только нашла я головку своего мальчика и свечи зажгла, чтобы душеньке его было покойно... А старик мой, Рамон, так и не вернулся — вот и ношу я ему по утрам завтрак... Посмотрите, как остров Нао похож на корабль и аррайан[4] цветет посреди него, белым парусом полощется. Туда выносит кости утопленников, а еще мертвых китов и дельфинов — вот и разросся на их косточках аррайан, так бывает с картофелем, ежели подсыпаешь в землю золы... Только нет на том острове косточек моего старика... Остались они глубоко на дне моря, в скафандре, крепко держат свинцовые башмаки водолаза в том самом месте, над которым я бросила насос, чтоб спасти моего Лучито... Покрылись кости ракушками и стоят, будто деревце в цвету, колышутся под водой, как на ветру... Цветет аррайан на острове Нао, растет на косточках утонувших. Может, и мой старик стоит на дне, ровно деревце, весь обряженный в кораллы и ракушки?.. Говорят, будто я рехнулась, что хлеб кидаю в море, да только откуда людям знать про нашу с Рамоном жизнь. Мы ведь оба были водолазами. Я сколько раз спускалась на дно в том самом месте и собирала чорос, крупные — с башмак. Им не понять, что такое закон водолаза: «Помни о том, кто на дне»... А я преступила этот закон, чтоб спасти Лучито... Еще знаете? Я ведь в море бросаю не хлеб, а картофельные милькао — лепешки с салом, они тут у нас вместо хлеба. Бедняжка Рамон их очень любил... Пусть волна отнесет их Рамону, как она Лучито мне принесла... Рамон всегда говорил, когда лов был удачный: «Вот нам и хлеб...» — При этих словах Эулалия громко и как-то странно рассмеялась.