Морские титаны

— Вы должны знать, что со мной вам нечего прибегать к хитростям. Скажите откровенно, чего вы хотите, и если есть возможность, это будет исполнено.

— Дело трудное, предупреждаю вас, граф.

— И все-таки говорите.

— Дело вот в чем: целых пятнадцать лет я живу здесь и привязался всей душой к бедным пеонам, прикрепленным к асиенде. Они такие страдальцы! Мне хотелось бы остаться среди них, чтобы охранять их от всякого насилия и покровительствовать им, когда придут ваши товарищи.

— Только-то, — сказал капитан, усмехнувшись.

— Разве это не много?

— Не очень, отец Санчес. Во всяком случае, я предвидел ваше желание. Возьмите это письмо. Оно подписано Монбаром, командующим экспедиции. А вот и моя печать, — прибавил он, снимая с мизинца правой руки большой перстень. — Когда сюда придут Береговые братья, покажите первому же из них это письмо и этот перстень — и вы будете под двойным покровительством Монбара и Лорана. Никто не посмеет переступить через порог асиенды, она будет теперь священна для моих товарищей, никто и пальцем не посмеет ни к чему прикоснуться. Словом, вы будете здесь в такой же безопасности, хотя бы все двери стояли распахнутые настежь, как если были бы во Франции или на Тортуге.

— Как, дитя мое, вы сами пришли к этой доброй мысли? — вскричал чрезвычайно тронутый старик.

— Вас это удивляет, отец Санчес?

— Нет, нет, простите, сын мой. Меня не может удивлять, что вы поступаете благородно и великодушно. Увы! Зачем…

— Ни слова об этом, святой отец, — с живостью перебил граф, — разве вы забыли, каков я, запамятовали, что я ничего не забываю, ни зла, ни добра. Я люблю вас, вы мне все равно что отец. Я исполнил только то, что следовало. Итак, оставим этот разговор, если вы хотите сделать мне удовольствие.

— Как желаете, сын мой.

— Говорила ли вам донья Флора, — продолжал молодой человек, чтобы переменить тему беседы, — что я советовал ей отправиться в Панаму?

— Она сказала мне об этом мимоходом, но не полагаете ли вы, что ей лучше было бы остаться здесь, со мной?

— Не знаю, святой отец. Впрочем, я дал ей совет переговорить с матерью.

— В этом вы правы, граф. А скажите-ка мне, вы все еще думаете уехать завтра?

— Не могу поступить иначе.

— Мне хотелось спросить вас об одном, сын, мой, но я боюсь возбудить ваше неудовольствие.

— Говорите без опасения, отец Санчес, — улыбаясь, ответил Лоран, — с каким бы вопросом вы ко мне ни обратились, я выслушаю вас почтительно.

— И ответите?

— Постараюсь.

— Вы любите донью Флору? — внезапно спросил монах.

— Больше жизни, — откровенно ответил молодой человек.

— И намерение ваше…

— Жениться, как этого и следует ожидать от меня.

— Я знал это. Ах! Ваше сердце мне хорошо известно… Но теперь я затрудняюсь еще больше, не знаю даже, как и подступить к вопросу…

— Что я намерен сделать с ее отцом, не правда ли? — перебил молодой человек с усмешкой, слегка насмешливой.

— Вы угадали, сын мой, я действительно желал бы знать, как вы намерены поступить по отношению к этому презренному негодяю.

— Выслушайте меня, святой отец: от вас я таиться не хочу и отвечу вам так же откровенно, как вы спрашиваете. Этот, по вашему же выражению, презренный негодяй, которого и назвать иначе нельзя, совершил самые ужасные преступления: он был неумолимым палачом моей близкой родственницы, всю жизнь которой отравил и счастье которой разрушил навсегда. Не далее как сегодня он низко и подло бросил свою дочь без сожаления, без малейших угрызений совести на произвол первого разбойника, который явился бы на асиенду. Если бы в ваших руках не было всесильной охраны, эта невинная и чистая девушка, достойная любви и уважения, была бы погублена безвозвратно, осуждена на позор или даже на смерть… с этим, надеюсь, вы согласны?

— Увы, сын мой, все это вполне справедливо.

— Виновный должен быть наказан, — холодно продолжал молодой человек, — и наказан примерно.

Отец Санчес побледнел и невольно содрогнулся при этой резко произнесенной угрозе.

— Успокойтесь, отец мой, — продолжал капитан, — я не убью его; ваши слова заставили меня задуматься… Он не умрет.

— Слава Богу! — вскричал монах, воздев руки с горячей благодарственной мольбой.

— Погодите, отец мой, — со зловещей усмешкой продолжал капитан, — что значит смерть для человека, утомленного жизненной борьбой? Это сон и отдых. Для солдата — это венец славы, для несчастного — прекращение скорби, для преступника — тяжелая минута, но одна-единственная, и потом всему конец. Смерть ни в каком случае не искупление… Этот человек будет жить, чтобы искупать прошлое!

Холодный пот выступил на лбу отца Санчеса. Он жадно ловил каждое слово капитана, и безотчетный ужас овладевал им, когда он начал угадывать, что презренному готовится кара в тысячу раз ужаснее самой смерти.

Лоран продолжал невозмутимо и холодно: