Морские ворота

Но не умереть! Это было бы слишком легко. Больше не существовать. «Понимаешь, Севра больше нет.» Мари–Лор испуганно смотрела на него. «С Севром покончено… Его не существует! Смотри! Вот, он Севр!» И он указал на окровавленное тело. Это была еще только мрачная шутка, ужасно ироническая, хуже чем нервный припадок. Но он внезапно застопорился на этой безумной мысли. На Мерибеле все еще был охотничий костюм. Тот же рост. Тот же костюм. Лица больше нет. Подмена уже совершилась. И раз это Мерибель — негодяй, значит беглец — Мерибель. Такой как Севр убивает себя, когда обесчещен. Это будет понятно всем. Это и есть справедливость, порядок; больше того, именно это должно было произойти. Мерибель в последний раз спутал карты. Необходимо срочно придать видимости самый подходящий оттенок.

И чем больше умоляла Мари–Лор, тем больше он упрямился, из какой–то ложно понятной гордости, с горькой яростью. Если бы рядом не было свидетеля, что бы он сделал?… Может, просто вызвал бы полицию? Невозможно честно ответить на этот вопрос. Теперь ему пришлось признать, что что–то, в его отчаянии, было… как бы это сказать?… условным, надуманным, как если бы он долгие годы ждал этого момента. Доказательство: все выстроилось сразу же; деталь за деталью сплетались в единую цепь… Все сошлось; выдумка была настолько абсурдной, что становилась выигрышной! Резиденция! Квартира–образец! Да, это единственный выход. Но выход истинный. Добраться до ближайшей границы? Об этом речи быть не может. Прежде всего, в таком виде: охотничий костюм сразу его выдаст. Однако, став самоубийцей, он же мог поменять одежду. Полиция должна была найти в домике черный костюм, в котором он приехал. По той же причине, он не мог воспользоваться и своей Рено 404. Да и на машине Мерибеля не уедешь, он никогда не садился за ее руль: малейшая авария, и он погиб… Мари–Лор сидела напротив него. Она качала головой, но остановить его была не в состоянии. Он взял старт. Слова действовали на него как наркотик. Чем дальше он разворачивал свою мысль, тем больше сам верил в нее. Он отметал несоответствия, даже те, о которых сестра и подумать не могла: «Я не могу вернуться к себе, в Ла Боль; понимаешь почему?… Мария услышит. Она чутко спит. Обязательно встанет предложить мне чашку липового отвара… Уж я — то знаю. У нее сегодня свободный день, но все равно вечером она всегда дома… Значит, выбора нет! Придется провести несколько дней в Резиденции. Одно из двух…» Второй Севр тот, что спрятался внутри, не осмеливающийся пока подать голос, пораженный, слушал.

— Одно из двух: либо следствие подтвердит мою смерть — что наиболее вероятно — и тогда, чуть позже, я без всякого риска уеду за границу. Либо полиция откроет подлог, и тогда мне нетрудно будет оправдаться, благодаря вот этому.

Он поднялся и взял со стола листок бумаги, замеченный им при входе в комнату. Он прочел:

«Я решил исчезнуть. Прошу никого не винить в моей смерти. Прошу прощения у всех тех, кому принес ущерб и у моих близких.

Филипп Мерибель»

— Видишь… Благодаря этой бумажке, я в безопасности.

Против воли он употребил прежние слова. Но и от этого он исцелится. Обретет новую кожу.

— Бедный малыш! — прошептала Мари–Лор.

Он в ярости вывернул карманы на стол: платок, горсть патронов, нож, пачка Голуаз, ключи от машины, записная книжка вместе с правами, бумажник с несколькими сотнями франков, визитные карточки, две фотографии Денизы. Он чуть не оставил их при себе, но надо было идти до конца. Именно поэтому он снял часы и обручальное кольцо. Тело должны были опознать сразу же, без малейшего сомнения.

— Нет! Нет! Жорж, прошу тебя!

Поздно было отступать. Его поддерживало не мужество, а похожее на опьянение возбуждение, непонятная спешка сжечь мосты, отрезать себе все пути к отступлению. Он почти без отвращения обыскал труп. Если бы нужно было, он смог бы даже поменяться с ним одеждой. Его ничего не пугало. Обручальное кольцо Мерибеля легко соскользнуло с пальца. Мари–Лор тихо повторяла: «Ты не имеешь права! Не имеешь права!…» Он выпрямился, ноги немного дрожали, но он был почти доволен собой… Документы, принесенные Мопре, он бросил в огонь; а потом, так как пальцы испачкал в крови, пошел в кухню мыть руки. Намыливая, он продолжал объяснять Мари–Лор:

— Через несколько дней, ты привезешь мне одежду и деньги… Лучше немного подождать. Если ты сейчас поедешь к себе, сторож внизу увидит тебя. Да и ваша прислуга… Нет… Подождем несколько дней.

— Ты думаешь, полиция не установит за мной наблюдения, если они будут думать, что Филипп сбежал? Замечание было веским, но, по размышлении, не решающим.

— Тебя слишком хорошо знают, — ответил он. — Никто и не подумает, что ты в курсе махинаций мужа. Не забывай, это ведь из–за него я покончил жизнь самоубийством. Ты же не могла быть его сообщницей против меня, понимаешь! Это же ясно как белый день! Нет, тебе нечего бояться.

И он продолжал, не отдавая себе отчет в том, что каждое его слово еще одна рана в душе сестры.