Морские ворота

— На границе непременно будут следить, но тебя это не касается. Если тебе приехать в четверг к вечеру… скажем, часов в пять… уверяю тебя, все будет хорошо.

Он надел на запястье часы Марибеля, массивный золотой хронометр известной швейцарской марки.

— Прошу тебя, не езди туда!

Слезы и причитания возобновились. Он положил руки на плечи Мари–Лор.

— Послушай!… Твой муж был мошенник, поняла? Он нас разорил, так или нет?… Ну вот! Значит, что надо делать?… Ждать, пока меня начнут поливать грязью?… Скажи, ты этого хочешь? Я — я предпочитаю попробовать что–нибудь другое.

— Но как?

— Не знаю. Мне хватит времени подумать до четверга. Ну, возьми сумку, сетку, что–нибудь, собери мне продуктов.

Оставив ее, он вернулся в гостиную и, быстро переписав записку Марибеля, подписал: Жорж Севр, и подложил ее под табакерку. Время поджимало. Последний взгляд на труп. Ему осталось лишь заехать в свой кабинет, взять ключи от Резиденции и квартиры–образца. Он помог Мари–Лор наполнить сетку, кидая туда все что попало под руку, и потащил ее в гараж. Рено 404 придется оставить, это ясно. Мари–Лор, в своем Ситроене 2CU поедет следом за ним. Хоть он и боялся Шевроле Мерибеля, однако, пришлось рискнуть.

— Оставлю его у вокзала Сен–Назер. Завтра, послезавтра — ее в конце концов найдут и подумают, что Филипп уехал ночным поездом… Затем ты отвезешь меня в Ла–Боль, потом в Резиденцию. Ладно?

— Ты ошибаешься, — повторяла Мари–Лор. — Лучше бы…

— Знаю. Знаю. Делай, что я тебе говорю… Потом ты вернешься в домик и позвонишь в полицию. Будь осторожна! Не сбивайся. Мы с Филиппом поссорились. Твой муж уехал. Я заперся. Ты услышала выстрел из ружья, хотела открыть дверь, долго рубила косяк… Так будет хорошо, правдоподобно… Если тебя спросят, почему не позвонила сразу, ответишь, что не подумала, слишком испугалась… Я могу на тебя положиться, Мари–Лор?

— Я попробую.

В этом она вся, всю жизнь пробует. Робко! С таким старанием, что это вечно надоедает. И в четверг еще попробует. И позже… Когда они оба будут… Придется же ее взять с собой… Но об этой части плана еще надо подумать. А Севру так захотелось пожить одному!

4

Пожить одному, давняя мысль и, конечно, ничего не значащая. Севр тщательно подобрал крошки, нашел под мойкой маленькое мусорное ведро с педалькой… Только не забыть еще об одном: он не должен ничего бросать в мусоропровод, из–за матушки Жосс. Вот что это значит: пожить одному! Долгий перечень мелких надоедливых забот, да еще этот нескончаемый монолог, эта жвачка, существование насекомого… Он посмотрел на часы: десять минут седьмого. Засомневавшись, поднес их к уху: остановились. Привыкнув к автоматическим часам, он позабыл завести хронометр Мерибеля. Конечно же, время не имело никакого значения. Но это все же была какая–то связь с чужой жизнью. Он в каждый момент времени мог представить себе, что сейчас делает Мари–Лор, полиция, другие люди… Теперь он потерялся во времени… Он подумал о себе, как о ребенке, заблудившемся в длинном коридоре, замурованном обвалом, и понял, что если сейчас займется чем–нибудь конкретным, то, как параноик, все больше и больше будет запутываться в совершенно не связанных с действительностью мечтах. Со вчерашнего дня он оказался за бортом, на обочине. И если он хочет выйти из этого положения, навязанного самому себе как кара, он должен сначала хоть как–то устроить свою жизнь. Пряный грог вернул ему подобие тепла. Он решил повнимательнее изучить квартиру. Расставив банки с провизией, положив тряпку в мойку, он вернулся в комнату, выбрал пару голубых простынь и заправил постель. Под таким тонким шерстяным одеялом, годным для лета, будет не жарко… В той квартире кровать была лучше. Может, можно позаимствовать одеяла? Надо посмотреть… Он прошел через коридор и вошел в гостиную. Сразу заметил бледное пятно телеэкрана, зажег свет. Да. Большой Филипс. Первый подарок случая, судьбы, удачи, всего, что играет им как игрушкой — на жизнь и на смерть. По телевизору он сможет следить за ними, теми, кто говорит о нем, о Мерибеле, о крахе. Он щелкнул кнопкой. Телевизор был старый. Пришлось ждать пока нагреется. Он повертел рукоятки, и услышал сначала голос, который говорил: «Бог заботится о каждом из нас, братья мои. Потому что каждый из нас, с Пасхи, плоть и кровь его…» Появилось изображение: спины верующих, длинной чередой до самого алтаря, совсем маленького, вдалеке, перед которым двигался белый силуэт. Это была воскресная месса. Севр быстро подсчитал: примерно четверть двенадцатого. Он уселся на диван, проверил часы, удовлетворенно вздохнул. Он едва слушал снова проповедника. Он только что узнал, который час, и это было ему важнее, чем Истина. Время в каком–то смысле и было истиной. Оно внедряло его в этот воскресный день, в лоно ночи, давало ему долготу и широту, как заблудшему кораблю.