Морские ворота

Она вышла из спальни с голубыми простынями в руках, — теми, на которых он спал, — и брезгливо швырнула их в шкаф. Потом прошла совсем рядом с ним, даже не моргнув. Ни на мгновение в ее глазах не появилось и отблеска принужденности, по которому можно было бы догадаться, что она просто не хочет обращать на него внимания. Она его уничтожила. Он был не более объемен и реален, чем сигаретный дым. Она включила телевизор. Он и забыл о нем. В новостях, в половине восьмого, она все узнает. Он подождал, пока она отойдет, и выдернул вилку из розетки. Она в удивлении вернулась, посмотрела недовольно на телевизор, как будто сердясь на продавца, у которого купила его. Потом спокойно снова включила и уселась у экрана. Появилось изображение… Передача для школьников… Чья–то рука рисовала на доске геометрические фигуры, писала уравнения… Она слегка наклонилась вперед, как будто увлеченная происходящим на экране. Незаколотые волосы рассыпались по плечу. Он увидел ее затылок. Он почувствовал, что тает, и, сделав несколько неуверенных шагов, остановился у нее за спиной. Цифры кружились в абсурдном хороводе… мел писал сам собой… Появившаяся вдруг тряпка стерла все с экрана, освобождая место иксам, игрекам, квадратным корням… Ее затылок был рядом живой, золотистый, прорезанный маленькой ложбинкой с дрожащими темными волосками. Нагнуться, чуть–чуть… еще немного… Напиться из этого источника, брызжущего светом… напиться и перестать быть кем бы то ни было… Она не двигалась, ожидая прикосновения медленно приближающихся сверху, как морда хищника, губ.

Ветер сильно, словно кулаком, ударил по стеклам. Севр с полузакрытыми глазами выпрямился, все еще не очнувшись вполне от забытья. Чей–то голос говорил: «На будущей неделе мы рассмотрим проекцию в плоскости…». Но они слышали лишь толчки собственной крови. Севр отступил. Она наверняка сейчас обернется. Если она допустит эту ошибку, он найдет в себе силы улыбнуться, встретить ее взгляд… Она не обернулась. Она вынула из кармана пеньюара расческу и со сладострастной медлительностью принялась расчесывать волосы, в то время как по телевизору показывали начало какого–то фильма. Расческа шуршала в обвале распущенных волос. Севру казалось, что он слышит ее, будто она распрямляет вены, слышит, как жарко трещат волокна, сочащиеся страстью. Но миг слабости миновал. Она почувствовала это, и встала. Расческа заскользила быстрее. Она проворно разделила волосы на пряди, и начала заплетать косу, шагая к зеркалу. Теперь он видел ее профиль, руки подняты, под мышками угадываются почти рыжие завитки. Ему не нужно было касаться ее. Она и так полностью принадлежала ему… гораздо больше, чем Дениза! Это имя показалось ему таким лишним, словно оно принадлежало чужестранке, незнакомке. Он вскользь подумал о Мерибеле, который проворовался из–за женщины, и уверовал в его правоту. С того мгновения, как появилась Доминика, вся горечь исчезла. Теперь он пенял лишь на самого себя, и не за то, чем был занят последние дни, а за то, что гордость все еще мешала — надолго ли? — сказать Доминике: «Я проиграл». В зеркале он видел половину лица молодой женщины, часть лба, глаз, жутко живой уголок рта. Это было похоже на вдруг ожившую картину футуриста, по краям которой вились локоны чернильно–темных волос. Он любил каждое ее движение. Он любил эту новую прическу, открывающую шею и уши. Они были маленькие, что называется детские, нежно очерченные, мягко оттененные волосами. Он едва сдержал возглас одобрения, когда она наконец опустила руки и несколько раз повернулась перед зеркалом, разглядывая свою работу. И в этот момент, во внезапном порыве жизни, так глубоко взволновавшем его, она подняла руку над головой; щелкнули пальцы. Она уперлась рукою в бедро и что–то сказала, в пол–голоса, для себя одной, поскольку ясно было, что свидетелей рядом нет. Потом она так неожиданно направилась прямо к нему, что он отпрянул в сторону.

— Только попробуй сказать что я не лучше ее!… Нечего мне рассказывать все эти басни про сестру, найди кого–нибудь другого!… Лжец!