Морское братство

Шли часы. Изнуренные люди, обвязываясь канатами, под руководством Кжйко и Ковалева дважды травили буксирный трос. Но больше этого нельзя было делать. Стальной канат и без того чересчур провисал, когда «Упорный» и «Ангара» сближались. Канат мог попасть под винты. А между тем волнение продолжало крепчать, а порывы ветра не ослабевали. Уже и вплотную пригибаясь к уху собеседника, невозможно было передать слово. Ветер перемалывал в своем низком вое все звуки. Длина волн перешла через мыслимый предел. Миноносцы теперь не поднимались из воды, они пробивались в ее толще, как подводные корабли. Скорость движения конвоя стала ничтожно малой. Штурман не мог сказать с уверенностью, что корабли идут вперед. Казалось, несмотря на обороты винтов, они топчутся на месте. Делали рывок вперед, а будто сползали к подошве той самой волны, на которую взбирались. Рывки буксира заметно усилились. Двенадцать тысяч тонн устремлялись в противоположную сторону от стремящегося вперед «Упорного». Стальной конец внезапно размашисто прорезал пенистую воду и взлетал из морской пучины от кормы миноносца до носовых клюзов «Ангары», пружинился, рвался из креплений…

И снова, подвергаясь опасности, цепляясь за шпили, Долганов с боцманом изучали поведение троса. Старый трос выдерживает натяжение, пока корму «Ангары» направляет «Умный», пока она под наблюдением Неделяева остается в кильватерной линии «Упорного». Но и там все зависит от силы сопротивления троса ударам моря.

Одинаково плохо. Какой бы ни порвался трос — беда.

По движению губ командира Кийко понял, что Долганов спрашивает о качестве запасного троса, и ответил кивком головы с жестом в сторону принайтовленной бухты: «Есть. Годен». Не время было распространяться, что запасной буксирный совсем новый, что энергичный Игнатов с боем взял его в шкиперском складе и потом его проверяли по всем инструкциям. Но Долганов понял из быстрого ответа старика даже это. Он знал, что Кийко не примет в свое хозяйство предмет, который не может нести службу, как ее понимает боцман.

Вдруг между Долгановым и боцманом протянулась рука Сенцова. Она бессильно рубанула воздух, сигналя о несчастье. И Долганов увидел, что катастрофа, которой они боялись, уже произошла. «Умный» вылез вправо от «Ангары», и люди на нем спешили выбрать оборванный стальной трос. «Ангара» же, не сдерживаемая больше с кормы, возобновляла свой беспорядочный дрейф. Вот рывок, еще рывок сотрясает корабль, заставляет дрожать все стойки. Вот трос «Упорного», неистово гудя, выскакивает из воды, прыгает по гребням, и, словно в матросской игре «кто перетянет», два корабля, один — мощью своих машин, другой — силой своего веса, тащат трос в разные стороны.

Кийко яростно выругался. Обмотанные канатом, он, Ковалев и Сенцов бросились к шпилю, чтобы отдать еще несколько кругов троса. Они работали с лихорадочной быстротой, но до нового рывка не хватило времени.

Сенцов не мог ничего сказать о том, как это случилось. Внезапно корабль рванулся вперед. Сенцов спиной грохнулся об угол бомботележки и увидел над собой страшный черный бич оборванного троса. Со свистом, изгибаясь спиралью, трос занесся над его головой, он зажмурил глаза и услышал вскрик. Тогда Сенцов вскочил, и тяжелое тело Ковалева упало ему на руки.

Ковалев спас ему жизнь, но сам получил смертельный удар.

Старшину уложили на диване, в кают-компании. Он слышал грохот, дребезжание предметов. Диван ходил под неповоротливым теперь, разбитым, онемевшим телом. Он чувствовал, что жизнь покинула его руки и ноги, а мысли и чувства — полнее и ярче, чем всегда. Обострился слух — до него донесся из коридора голос Кийко, заверявший, что новый трос урагану не порвать. Он разбирался: если боцман здесь, значит, буксир уже заведен снова.

«Это хорошо», — сказал он себе.

Затем уловил шорох, повернулся и увидел неподвижные фигуры Колтакова и Балыкина.

Безнадежно его дело, раз старые друзья здесь. Но все же он обрадовался им. В памяти возник далекий день на Онежском озере, когда все они были еще молодыми краснофлотцами и спорили о том, чья специальность важнее для корабля. Как они были глупы в своем мальчишеском задоре!

— Просторная мужская работа, — медленно проговорил Ковалев. — Я все-таки прав, Василий.

— Помолчи, Андрей, — попросил Колтаков, — вредно тебе.

Ковалев улыбнулся одними глазами. Теперь уже ничто не могло ему повредить. Они это знали, иначе не пришли бы в кают-компанию.

— Павлуша, у Балыкина морская душа, а он врет на себя. Привыкли мы своих чувств стесняться. И зачем?

Балыкин зашмыгал носом. Не стал вытирать показавшиеся слезы и сказал ворчливо:

— Кто в море не бывал, тот горя не хлебал.

— Лучше спел бы, Василий, — мягко продолжал Ковалев. — Больно хорошо у тебя выходит… «Товарищ, не в силах я вахту стоять…» И песня правильная. В работе и песне твоя душа, а слова — это так…