Морское братство

— «Каталина» поднялась? Очень хорошо. Когда увидите ее в воздухе, отправим экипаж самолета и еще одного пассажира.

Осторожно ступая, говоривший пошел к двери. Кононов окликнул:

— Товарищ!..

К нему повернулось молодое улыбающееся лицо.

— Капитан-лейтенант Игнатов, командир отряда торпедных катеров. Будем отправлять вас на Большую землю, подполковник. Не дают погостить у нас, выслали за вами «Каталину».

— Кажется, гость и так доставил вам много хлопот, — вставил Кононов, немного оглушенный звонким жизнерадостным голосом.

— Тащить вас с тонущей машины было действительно нелегко. Но, видите, все обошлось благополучно.

— Если не считать, что торпедоносец лежит на дне моря.

— Э, было бы кому летать, самолетами обеспечат. Бывает хуже в Варангер-фиорде. Бывает, что не возвращается экипаж… Однако перед дорогой надо закусить. У нас готов ужин. Я доложу капитану второго ранга, что вы проснулись.

— Ваш начальник?

— Бывший начальник и тоже гость, помогал мне поутру. Мы ведь возвращались из операции, когда получили радиограмму командующего организовать поиск. Николай Ильич взвалил вас на плечи, как куль. Никогда не думал, что он так силен.

— Николай Ильич?

— Ага, Долганов. Говорит, вы — старые друзья. — Игнатов взялся за ручку двери. — Сейчас его позову.

Кононов вдруг испугался встречи с глазу на глаз с человеком, в представлении которого он должен выглядеть незадачливым вором.

— Помогите мне подняться, — удержал он Игнатова. — Я попробую выйти на воздух.

Морщась, летчик торопливо выпростал ноги, натянул брюки и сапоги — рана была выше колена, и сейчас ясно было, что она пустячная. Прихрамывая, он проковылял на вторую половину землянки. Катерники и его люди сидели за столом. Раскрасневшиеся лица их выражали полное довольство.

— Время не потеряно? — пытаясь шутить, спросил Кононов.

— Нельзя же не выпить за спасителей, — серьезно ответил Тамбовский. — Спирт из нашего неприкосновенного запаса, товарищ подполковник.

Не останавливаясь, Кононов пошел за Игнатовым по темному длинному коридору, пробитому в скале.

— В первую зиму немцы частенько прилетали бомбить. Другой бухты для позиционной стоянки нет, и поневоле пришлось здесь основательно устраиваться, — объяснил Игнатов. Он включил фонарь, но в конце коридора уже заблестел дневной свет.

Кононов глубоко вдохнул свежий воздух и сел на теплый камень у входа.

— А это — Пиратка, постоянный страж нашей позиции. Каждую весну приплод сам-пят, — сказал Игнатов, лаская за ушами крупную собаку с узкой мордой и добрыми преданными глазами. — Я пришел сюда на прошлой неделе, но она меня узнала, хотя не видела почти год.

Он что-то еще рассказывал о надписях на скалах в память боев и показывал пальцем на памятные воронки, но Кононов не слушал. Он смотрел на тропу, поднимавшуюся между валунами. По ней быстро шел морской офицер в фуражке с золоченым обводом козырька. Кононов догадался — Долганов.

«Зачем он здесь? По какому капризу судьбы я встречаю его разбитый, опять униженный? Чтобы он мог рассказать Наташе, как вытаскивал меня из кабины самолета? Чтобы я именно ему признался, как глупо ткнул машину под удар?»

Он вскочил, готовый снова укрыться в землянку. Но Долганов уже заметил их, приветливо замахал рукой. А устыдил совсем по другому поводу:

— Катерники выкопали могилу для твоего стрелка, Виктор. Если не возражаешь, можно сейчас хоронить.

Кононов вздрогнул, отступил и вдруг порывисто обнял Николая Ильича.

— Николай, — сказал он. — Я бы хотел вернуть твое уважение… твое и… твоей жены.

— Наташа будет счастлива, что ты жив.

— Нет, нет! — бледнея, запротестовал он. — Я знаю, она меня презирает. И права.

Долганов кивком головы попросил Игнатова удалиться и усадил Кононова рядом с собой,

— Не будь мальчиком, Виктор. Иначе наделаешь новых глупостей. Что ты наговорил своему штурману? Прошил стрелка четвертый «фокке-вульф», заходивший с тыла. Без твоего случайного разворота могло быть хуже. Но допустим, ты ошибся. Кто воюет, кто живет без ошибок? По какому праву ты считаешь свои переживания самым важным на свете? Даже важнее твоего участия в войне?

— Да, да, вина во мне самом, — признался Кононов. — Я это сам понял. Сегодня в полете. Черт знает, как вышло… Я разучился думать о людях, об их судьбе. Так, крутился в собственной тоске, и все…

Николай Ильич нагнулся и поднял неуклюжего щенка, тыкавшегося в ногу черной мокрой мордочкой.

— Вот и ему нужна ласка. Поскуливает и трется о руки. А твоего одиночества не замечали. Иногда мы много говорим о заботливости к человеку, а обходим тех, кто особенно нуждается в душевном участии.

Николай Ильич положил щенка на колени летчика, и щенок стал лизать пальцы Кононова.