Морской фронт

В разгар жестокой артиллерийской канонады наши радиостанции приняли депешу, переданную открытым текстом на русском языке: «По приказанию начальника обороны немедленно прекратить огонь». Эта глупая провокация была сразу разгадана и лишь подняла боевой дух артиллеристов. Явно не от хорошей жизни гитлеровцы пускаются на столь дешевую хитрость. Моряки знали, что армия и флот прекратят свой огонь лишь после полного и окончательного разгрома врага.

19 сентября значительно раньше обычного над Кронштадтом и кораблями, стоявшими на рейде, появились немецкие самолеты-разведчики. Они шли на большой высоте, а под ними на фоне голубого неба вспыхивали белые облачка от разрывов зенитных снарядов. Шум стоял невероятный, зенитки били, казалось, крепче самых тяжелых орудий… Они, конечно, мешали разведчикам снижаться, но этого было недостаточно. Сбить бы эти самолеты, но, увы, все просьбы комфлота об усилении Кронштадта истребительной авиацией пока не удовлетворялись, хотя весь ход событий показывал, что противник всерьез занялся флотом и готовится к мощным бомбовым ударам.

За разведчиками вскоре появились бомбардировщики. С большой, высоты они сбросили первые бомбы на Кронштадт. Фашисты метили в линкор «Марат», находившийся в гавани. Четыре бомбы упали далеко от линкора, две бомбы — за стенкой, на Малом рейде, и две бомбы в городе, у Летнего сада. В целом же повреждения оказались незначительными, никто не был убит и даже ранен.

Противник долго обстреливал Ораниенбаумскую гавань из крупнокалиберных пушек. Москаленко сокрушался:

— Болваны, и чего зря тратят снаряды! Кораблей в гавани нет, две дивизии давно в Ленинграде, только сожгут все мои склады и разрушат причалы…

Гитлеровцам действительно не было особого смысла обстреливать порт, но ведь они этого не знали…

Учитывая напряженную обстановку в Невской губе, комфлот еще неделю назад приказал срочно оборудовать пирсы в Лисьем Носу для организации всех необходимых перевозок по линии Ленинград — Лисий Нос — Ораниенбаум. Этим путем мы теперь осуществляли и перевозку войск, и питание всем необходимым ораниенбаумского «пятачка», на котором оставались многие части 8-й армии. Инженерный отдел флота построил хорошие пирсы, которыми пользовались не только во время немецкого наступления на Ленинград, но и потом, при сосредоточении войск на ораниенбаумском плацдарме для прорыва блокады.

Не переставали мы пользоваться и Морским каналом. Для мелкосидящих кораблей штаб флота наметил фарватер вдоль северного берега залива, с тем чтобы они, курсируя между Ленинградом и Кронштадтом, проходили возможно дальше от Стрельны и Петергофа, где противник уже установил орудия и прожекторы.

Поскольку Морской канал находился под обстрелом противника, катера, буксиры и мелкие боевые корабли, направляясь в Ленинград, теперь входили в него Корабельным или Петровским фарватером и реже Елагинским.

Матросы, рабочие заводов и мастерских, да и все население Кронштадта настолько привыкли к сообщениям о крупных налетах и артобстрелах Ленинграда и к ночным заревам над городом, что первые бомбы в Кронштадте никого не удивили. Мальчишки собирали у Летнего сада осколки «на память» и, залезая в воронки, измеряли их глубину. Ритм городской жизни города-крепости не нарушился.

Первый налет на Кронштадт еще больше породнил нас с ленинградцами. Казалось, что какую-то часть бомб мы приняли на себя, а ведь они могли упасть на улицы многострадального города на Неве.

Я позвонил по телефону отцу и в утешение сказал:

— Вот видишь, теперь и нас бомбят, все же вам там будет легче…

Это была шутка, и не больше, ибо 19 сентября в Ленинграде за день было шесть воздушных налетов и длительный артобстрел. По городу было выпущено более ста тяжелых снарядов и сброшено около двух тысяч фугасных и зажигательных бомб. Но налет этот недешево обошелся фашистам. Семнадцать «юнкерсов» рухнули на окраинах города.

Наши лучшие надежды все же оправдывались. Вечером мы получили сведения из Ленинграда, что все немецкие атаки отбиты. Хотя противник яростно бросался вперед, результаты были плачевные. Раненый зверь, истекая кровью, мечется перед ленинградской твердыней. Трехсоттысячная армия гитлеровцев топчется на месте и переходит к обороне. Недаром Гитлер в те дни истерично кричал: «Выживший из ума Лееб не способен понять и осуществить мой замысел быстрого захвата Ленинграда. Он носится со своим планом занять оборону на Северо-Западном направлении и предлагает развивать наступление в центре на Москву. Видимо, он явно устарел, трусит и, как истинный католик, хочет богу молиться, а не воевать».

Дело, конечно, было не в Леебе, а в мужестве и стойкости советских людей.