Морской ястреб. Фаворит короля.

И все же по мере того, как состояние графа под действием предписанных Крейвеном мер улучшалось, графиня впадала во все большее отчаяние.

Обо всем этом она писала Анне Тернер и доктору формену (эти письма дошли и до нас).

Она писала, что они не виделись с его светлостью с того момента, как он заболел, но она очень опасается того, что может случиться по выздоровлении. Эти опасения, как мы вправе предположить, были вполне обоснованными: она боялась, что предписанные доктором Крейвеном лекарства, подобно лекарствам Майерна, разрушат действие магического порошка. Она умоляла Формена прислать очередную порцию – ведь зелье может понадобиться вновь; она умоляла колдуна снова прибегнуть к магическим силам, дабы сохранить любовь Рочестера («Пусть милорд всегда будет со мною!»).

Сердце юной графини страдало вдвойне: она боялась, что ею будет обладать ненавистный человек, и страшилась потерять любимого.

К марту, когда первые солнечные лучи разогнали остатки зимы и в Чартли-парке набухли первые почки, лорд Эссекс оправился от болезни и вновь воспылал страстью. И для ее светлости наступило время самых тяжелых испытаний. Она истратила на чары, заклинания и зелье целое состояние. Однако страшный миг настал, и вооружена она была лишь своей сильной волей, умом и железной решимостью, которую черпала в любви к Рочестеру.

Было солнечное утро. Графиня вместе с камеристкой находилась в комнате с балконом – она превратила ее в свой будуар. Граф вошел без объявления и повелительным тоном отослал служанку.

Он снова потерял несколько фунтов веса, однако был по-прежнему крепок телом, причем жестокое выражение его лица лишь подчеркивалось пуритански строгим нарядом, ибо в душе он был ярым пуританином.

Граф явился с твердым намерением поухаживать за ее светлостью, он решил завоевать ее лаской, поскольку хорошо помнил притчу о солнце, ветре и путешественнике: домашний учитель, несмотря на упорное сопротивление его светлости всякого рода учению, все же сумел в свое время вдолбить ее в упрямую голову (терпеливый педагог, пытаясь пояснить благородному недорослю философию жизни, читал ее каждый день).

При его появлении она встала и продолжала стоять, побледнев и затаив дыхание. Он же предложил ей сесть и, лично подтащив для себя кресло, показал пример. Темные глаза с восхищением разглядывали хрупкую фигурку в платье цвета опавших листьев с золотыми кружевами. Она вздрогнула под настойчивым взглядом, оскорбительным для ее скромности.

– Уверен, мадам, – объявил он, – что вы рады моему выздоровлению.

Она уже однажды слышала от него такое вступление и почти что повторила свой прошлый ответ:

– Милорд, это будет зависеть от того, что ваше доброе здравие для меня означает.

Такой ответ не охладил, а только раззадорил его. Как все эгоисты, лорд Эссекс считал, что все окружающие должны при его появлении чуть не прыгать от счастья, а поскольку он не отличался глубиной ума, то, не получив должного приема, впал в агрессивное состояние духа.

– Мое дальнейшее поведение, мадам, целиком зависит от вас. – И тон, и решительный жест, которым он сопроводил эти слова, не оставляли для нее никаких надежд. «Господи, – подумала она, – хоть бы он не размахивал руками!» Каждый жест выдавал человека упрямого, раздражительного и крайне неуклюжего.

– Мои желания, милорд, нисколько не изменились с того времени, когда я впервые вам их открыла. Он нахмурился:

– Однако изменились обстоятельства, а обстоятельства все же накладывают свой отпечаток на настроения людей.

– Когда вы говорите об обстоятельствах, вы говорите о стенах, в которых мы находимся. Но вы можете хоть сотни раз менять окружающие меня стены – от этого обстоятельства не изменятся.

Его раздражение росло. Упрямая девчонка, она смеет поправлять его, даже поучать! Но он постарался обуздать себя:

– Хватит играть словами! Обстоятельства, окружение – не все ли равно. Сейчас вы находитесь в вашем собственном доме в Чартли, и я бы хотел, чтобы вы вели себя как подобает настоящей хозяйке дома.

– А ваша светлость находит мое поведение неподобающим?

– Чума вас побери, мадам! Я говорю серьезно! Она улыбнулась:

– А ваша светлость считает, что я шучу?

– Нет, мадам. Но вы истощили мое терпение!

С этими словами он подскочил, схватил кресло и с грохотом его перевернул – таким образом он в какой-то степени удовлетворил свою потребность в решительных действиях.

Она тихо произнесла:

– Неужели вы полагаете, что я подчинюсь тому, кто отправил меня сюда против моей воли? Если так, то вы хотите невозможного, противного человеческому естеству.

Он не нашелся, что ответить, и принялся вышагивать по комнате – его умственных способностей не хватало, чтобы сокрушить эту стену, построенную, как он считал, целиком на упрямстве. Он предпринял атаку в новом направлении:

– Поясните мне, мадам, как долго еще вы собираетесь ломать эту комедию?

Она встретила этот вопрос в обычной своей манере:

– Комедию? Вы считаете, что я играю?

– А что же вы делаете, мадам, как не играете?