Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска

– Но похоже, так и будет, а демократическое правление – просто ширма, временная мера. Как сообщают из Клагенфурта, по условиям Леобенского мира венецианские территории уступают Австрии в обмен на Ломбардию. Совершенно ясно, синьор, что с этим ничего нельзя поделать. – Помолчав, Санфермо инстинктивно понизил голос, откровенно высказывая собственное мнение. – Из Вероны пришли вести, что граф Эмили и семеро его сподвижников, пытавшиеся отстоять честь Венеции, расстреляны. Ни один честный венецианец не потерпит, чтобы капитан Пиццамано пополнил этот список. – Он повернулся к Доменико. – Я не случайно пришел с ордером на арест один, не взяв с собой сопровождающих. Они не дали бы мне сделать то, что я хочу. Гондола доставит вас в Сан-Джорджо на Алге. Там находятся галеры адмирала Коррера, с которым вы дружны. На одной из них вы сможете достичь Триеста, а оттуда добраться до Вены.

Когда они оправились от потрясения, вызванного столь великодушным предложением, граф издал возглас облегчения и стал благословлять их верного друга и истинного венецианца.

Но последнее слово было за Доменико:

– А вы подумали, синьор, о последствиях – для Венеции и, возможно, для майора Санфермо? Мой арест – политическая мера, одно из требований, выдвигаемых французским командующим как условие, при котором он пощадит Венецию и не подвергнет ее обстрелу из своих пушек. Не исключено также, что в отместку вместо меня расстреляют майора Санфермо за то, что он не выполнил приказ. Это было бы вполне в духе Французской республики.

– Я готов рискнуть, – с демонстративной беспечностью рассмеялся Санфермо. – Есть шансы, что все обойдется. А у вас, капитан Пиццамано, честно говоря, шансов нет.

Но Доменико покачал головой:

– Если я спасусь, эти бандиты могут выместить свою злобу на Венеции. – Он расстегнул пояс со шпагой. – Я восхищен вами и бесконечно благодарен, но я не могу воспользоваться вашей добротой. Вот моя шпага.

У графа посерело лицо, но он угрюмо сохранял железное самообладание, как подобало человеку чести и знатного происхождения. Дрожавшая Изотта прижалась к нему, черпая у него физические и душевные силы.

Доменико подошел к ним:

– Венеция требует от вас принести в жертву сына, но эта жертва делает нам честь. И я благодарю Бога, что под конец мне удалось спасти наш дом от необходимости принести в жертву также и дочь. Эта жертва не принесла бы нам славы.

Не доверяя своему голосу, граф лишь обнял сына и судорожно прижал его к груди.

Глава 36 На свободе

По приказу дожа и Совета, которые бросали на съедение львам всех, кого им велели принести в жертву, государственные инквизиторы были заключены под стражу на острове Сан-Джорджо-Маджоре. Одновременно с этим по щелчку хлыста укротителя открылись двери темниц, и на волю вышли те, кто был приговорен тройкой инквизиторов к заключению, как и те, кто, подобно Марк-Антуану, еще ждал решения своей участи.

Свобода обрушилась на них так внезапно, что они в растерянности не знали, что делать дальше. Это в полной мере относилось и к Марк-Антуану.

В сумерках он спустился вместе с другими по Лестнице гигантов, был выпущен стражей из ворот Порта-делла-Карта, за которыми теперь были установлены две пушки, и стоял среди возбужденной многоголосой толпы, думая, куда ему направиться.

Прежде всего надо было сориентироваться в обстановке, узнать, что происходило в течение тех недель, когда он был отрезан от внешнего мира. Пушки возле Порта-делла-Карта и двойная шеренга вооруженных солдат вокруг Дворца дожей служили для него грозным предостережением.

Поразмыслив, он решил, что единственное место, где он может получить надежную информацию, – это Ка’ Пиццамано. Вид у него был неряшливый, он два дня не брился, белье и одежда находились в плачевном состоянии. Хорошо еще, что сумерки отчасти скрывали это, да, в конце концов, это и не имело особого значения. У него еще было с собой немного денег, хотя бо́льшая их часть осела в карманах надзирателя, оказывавшего ему кое-какие услуги.

Он протолкался сквозь толпу на Пьяцетте к воде и, подозвав гондолу, велел отвезти его на Сан-Даниэле.

Прошло всего несколько часов после ареста Доменико, и Ка’ Пиццамано был домом скорби. Марк-Антуан почувствовал это, как только ощутил под ногами широкие мраморные ступени и вошел в величественный холл, где, несмотря на давно наступившую темноту, слуга только сейчас разжигал огонь в большом позолоченном корабельном фонаре, служившем люстрой.

Слуга какое-то время пристально вглядывался в Марк-Антуана, прежде чем узнал его, затем позвал другого слугу, имевшего такой же похоронный вид, и велел проводить гостя наверх. Слуги ходили тихо ступая и молча, словно в доме был покойник.

Марк-Антуан стоял в тревожном ожидании среди великолепия пустого зала, пока к нему не вышел мертвенно-бледный, осунувшийся, словно в воду опущенный граф.