Морской сундучок

— Как это? — не понял я.

— А так! О чём бы они ни говорили, всё оценят: дорого или дёшево. Дом? «Дорого-дёшево». Земля? «Дорого-дёшево». Гость? «Дорого или дёшево».

Я посмотрел на капитана, не шутит ли. А он глянул в окно и спокойно сказал:

— Сейчас узнаем, сколько вам ждать… Атлас Вогизыч! Сколько до Америки? По-моему, три тысячи пятьдесят миль.

Я удивился: будто у него в голове целый вычислительный центр: раз, раз — и готово!

— Три тысячи четыреста шестьдесят, Пётр Константинович! — крикнул Атлас.

— Завтра определимся по звёздам, — сказал капитан.

За окном всё гудел ветер. Звёзд не было. Но на горизонте (или мне показалось?) вдруг вспыхнуло какое-то пятно и засветилось облако. Потом пламя поднялось выше.

Атлас Вогизыч, выбежав на крыло, тревожно крикнул:

— Пётр Константинович! Судно! Смотрите!

— Это вон то, где пожар? — небрежно спросил капитан.

Я поразился. На тебе: пожар, а он хоть бы что!

— Это поднимается луна, штурман! — усмехнулся капитан.

Атлас засмеялся:

— Вот ёлки-палки!

В самом деле, через несколько минут из облака вырвался серп, боднул одну тучу, другую и быстро побежал вперёд. А за ним по морю потянулась ломкая золотая дорожка. И капитан сказал:

— Ну вот, будет завтра боцману радость!

Так оно и получилось.

Повеселел к утру ветер, напружился, навалился на стену тумана и сдвинул её за корму. Вырвалось сверху солнце, вывалило разом все лучи. Будто долго было связано, и вдруг лопнула эта связка, разлетелся свет во все стороны. На палубу, на облака.

Посинели волны, побежали широкие, чистые, каждая с белым воротником.

Боцман вышел, глазом, как миноискателем, прошёлся по палубе, посмотрел вверх и шумнул:

— Ну, гвардия, за дело! Не терять солнышка.

ЗДРАВСТВУЙ, АМЕРИКА!

Каждый день во время обеда по судовому радио звучало:

«От порта Иокогама пройдено столько-то тысяч миль».

«До порта Лос-Анджелес осталось столько-то миль».

Выйдешь на палубу, поднимешь голову вверх и думаешь: даль-то какая! А посмотришь вниз, и мурашки по спине побегут: глубина-то какая!

Только однажды прочертил в небе след самолёт, один-единственный — из Сан-Франциско на Гонолулу — и пропал.

И вдруг по радио объявили:

«До порта Лос-Анджелес осталось 220 миль».

И началось! Один наглаживает брюки, другой драит ботинки. Наталья печёт пирог. Говорит: «Гости придут». А около своей каюты стоит электромеханик, чикает ножницами, как заправский парикмахер, смеётся:

— Всех электриков подстриг. Кто следующий?

Завтра Калифорния!

Небо стало голубым, жарким. Потянулись по нему тонкие сухонькие облака и отразились в океане. За бортом заиграли мазутные пятна. Мы вышли на большую морскую дорогу.

Теперь вся команда высыпала на палубу.

Вон от Лос-Анджелеса на Сан-Франциско или Канаду пошёл элегантный белый «пассажир», за ним увязался старик банановоз, а ещё дальше — громадный танкер. И все под разными флагами. Сияют, чуть в небе не отражаются.

Потеплела вода. И ожила вдруг. Откуда ни возьмись, прошла по борту черепаха. А из-под форштевня как вынырнул, как засопел морской лев! Разбудили!.. Спал на волне, как на диване.

Отфыркался он, ругнулся, наверное, и поплыл подальше. Сложил ласты на брюхе, усы — вверх. Досыпает, работяга!

Всю ночь плескались в глубине непонятные огни, вспыхивали звёзды, шумело что-то живое.

А утром, только я поднялся на ботдек — шлюпочную палубу, — смотрю: вокруг бело от крыльев. Парят в небе чайки. Садятся на мачты, на колонки грузовых стрел, держат гордо точёные головы, как ездовые.

Впереди голубеет над водой ажурный мост, и по далёким горам струится, перекатывается синеватый зной.

Прошла рядом с нами белая яхта под парусом, перегнулись через борт загорелые ребята, закричали:

— Привет, русские!

— Привет, привет! — помахал им Виктор Саныч. В белых перчатках, сияет: сам в порядке, «оркестр» в порядке. Никто не придерётся!

Вышел покурить Федотыч — тоже при параде.

И я побежал в каюту: надо бриться!

Намылился, подмигнул японскому кукольному семейству: «Ну что, не зря в плавание отправились? Вот и приплыли в Америку».

Задышали зноем бетонные причалы, засверкали под жарким калифорнийским солнцем тысячи разноцветных автомобилей. Будто волна выплеснула на берег колорадских жуков. Упёрлись в самое небо подъёмные краны. Из-за пакгауза вылетел на причал на голубом автопогрузчике могучий негр в оранжевой каске, тёмной пятернёй повернул руль… А высоко в небе закувыркался самолётик и стал выписывать ослепительными буквами: «Посетите нашу ярмарку».

Подставил я лицо солнцу и думаю: «Ну, здравствуй, Америка! Как-то ты нас встретишь? Дорого, дёшево?»

НЕ ХОТИТЕ ЛИ ВЫ «КАР»?

В полдень я пошёл в кают-компанию обедать, но на моём месте возле Виктора Саныча сидел старик: в зелёной форме, сухонький, словно высох в этой жаре. Он всем учтиво кланялся и мне поклонился. Я сел рядом, а Саныч сказал:

— Мистер Джордж приглашает в город, посмотреть Лос-Анджелес. Говорит: всё покажу. Едем?

Ещё бы! За иллюминаторами заманчиво синели горы…

— А что, — спросил я, — он таксист?

— Нет, просто так, — сказал Саныч, — по своей воле.

Старик радостно кивнул:

— О'кей!