Морской Волк #13-15 - Красный тайфун

Нет могил? Я вспоминала подводную лодку «Товарищ», погибшую в тридцать пятом. Как после ее подняли и извлекали тела экипажа – а я представляла, как они там медленно и мучительно задыхались, заживо погребенные в лежащем на дне стальном гробу[172]. Бр-р, по мне так куда лучше умирать как в Цусиме, от вражеских снарядов! Понятно, отчего у подводников, как мне разъяснили, льготы по сроку выслуги и увеличенное жалованье! Почти сотня побед – это какое же мастерство и удача нужны, чтобы выйти живыми? Сто раз заглядывать в глаза смерти – и мило шутить за столом?

К-25 возвращалась в Полярный, когда Иван Петрович вызвал меня и Ефремова и заявил, что получена радиограмма из штаба флота с приказом.

– Мы не зайдем в базу. Сейчас всплывем, примем с «Сухоны» боевые торпеды – и на запад. А вас, товарищи писатели, попрошу перейти на транспорт, через сутки будете на берегу. Было приятно с вами познакомиться, Анна Андреевна, и с вами, Иван Антонович. Не поминайте лихом – может, еще и встретимся, в Москве.

Я ответила – что тогда уж в Ленинграде. И простите, если это секреты – но это что, война? После атомных бомб, Сианя и Шанхая, мир застыл на грани, как летом четырнадцатого. И я помнила слова Лазаревой, сказанные мне тогда: когда над городом тысяча тяжелых бомбардировщиков, меркнет солнце, а бомбы падают как дождь, и после в бомбоубежищах находят лишь пепел вместо людей. И единственная атомная бомба приведет к такому же результату. Боже, какой рыцарственной и гуманной казалась мне сейчас та далекая война, первая из числа великих войн – во время которой мы ужасались неслыханным прежде жестокостям вроде массового взятия и казней заложников, потопления мирных пассажирских пароходов. Вторая намного ее превзошла – какой же будет третья?

И бесполезно протестовать. Как в романе одного классика (интересно, был ли этот случай в жизни?), когда интеллигент, учитель, попав на фронт, увидел, что вокруг падают снаряды. И он бросил винтовку, встал из окопа и закричал: «Что вы делаете, здесь же люди!» Его разорвало в клочья снарядом. И война – еще Первая, не Вторая – продолжалась целых четыре года.

И если подводная лодка выходит в поход с боевыми торпедами – значит, война уже объявлена? Иван Петрович лишь плечами пожал – задача боевая. То есть будем врага топить. А он нас – будет стараться.

Лида Ч. мечтала, чтобы война началась – и нас разбили. После чего, по ее разумению, «цивилизованный мир научит нас демократии». Подобно тем интеллигентам, что слали поздравления микадо «с победой японского оружия». Но я-то не интеллигентка и никогда ею не была. Пусть большевики, подобно простонародью, не делали различия между интеллигенцией и дворянством. Интеллигент не служит никому, кроме себя, – а для дворянина же свобода означает свободу выбора, кому служить. Интеллигент не обременяет себя понятием чести, руководствуясь исключительно разумом (и целесообразностью) – для дворянина поступить бесчестно, даже перед самим собой, недопустимо. Знаю, что дворяне старой империи были далеки от этого идеала – потому и стала возможной большевистская революция. Но каждый отвечает за себя.

Каждый выбирает по себе —
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает по себе[173]

.

Эта песня, которую я вчера слышала здесь, в кают-компании, тоже сыграла свою роль. Лида Ч. могла думать что угодно – но эти люди, уходящие в смертельный бой, были сейчас своими для меня. И мне бежать на берег… это было как-то нехорошо.

– Иван Петрович, я хотела бы остаться, – ответила я, – и обещаю, что вас не стесню.

Командир корабля выглядел ошарашенным. Но заявил:

– Разрешу, если штаб дозволит. Если не получу «добро» до завершения перегрузки торпед – простите, но тогда марш на «Сухону». Вы понимаете, что мы на войну идем – и можем не вернуться?

– Понимаю, – ответила я, – но насколько вижу, в этой войне в штыковую бежать не надо. Так что я вас не обременю.

Наконец пришел ответ. Штаб не возражает (подозреваю, что и тут без Лазаревой не обошлось?), однако вопрос с нашим статусом на борту. Прикомандированные от политотдела флота – но и таковыми могут быть лишь те, кто принял Присягу. Тогда что я должна делать?

Все было просто. В командном посту подводной лодки я стояла перед Иваном Петровичем и повторяла слова. «Принимаю Присягу и торжественно клянусь». А ведь Присяга не может быть отменена – сохраняя силу, пока жива я и существует СССР. Царь Николай Второй, отрекшись, сам аннулировал присягу себе. Представить на его месте Сталина было невероятным. Вот и все – теперь я считаюсь на службе у Красной империи, до конца своих дней. А что скажет Лида – мне без разницы.

И даже если мне суждено не вернуться? Как – «с якоря в восемь, курс ост». Что ж, это будет, наверное, более достойным завершением жизненного пути, чем умереть в своей постели?