Морской змей и маленькая хлорелла

Дядя согласился, и мы пошли. Прошли метров триста и заметили лунку, продолбленную во льду. Это рыбаки вылавливали хариуса. Мы разбили тонкий ледок, затянувший полынью, и снова зачерпнули кружкой. Увы, и на этот раз года оказалась коричневой.

Расстроенный дядюшка достал из сумки бутылку, ту самую, которую он должен был наполнить байкальской водой и, размахнувшись, зашвырнул ее подальше.

Байкал испортился. Но почему? Ответа мы не нашли. Уже позднее, когда мы встретили в городе Желтого Портфеля, я рассказал про этот досадный случай.

— Чудаки, — развеселился Желтый Портфель, — это же цвели водоросли подо льдом.

— Водоросли? — сказал я, — но ведь они же зеленые. А вода в проруби была коричневой.

— Это самые ранние водоросли. Они не зеленые! а коричневые. И наверняка это была перидинея, одна из мельчайших водорослей. Снег со льда сдуло, вот она и разрослась раньше других растений в Сибири. На два месяца раньше!

— И каждый год цветет эта перидинея?

— Нет, прошлый год был «мелозирным». На| Байкале цвела знаменитая мелозира, из диатомовых.

Вот и все разъяснилось. Я пришел домой и написал дяде Пете письмо. Написал, что мутная вода в Байкале, которую мы черпали тогда весной, это не плохо, а хорошо. Водоросли, которые замутили воду, снабжают рыбу кислородом. Они снабжают ее и пищей. Водорослями питаются маленькие рачки, которых ест знаменитый байкальский омуль. Не будет водорослей — не станет и омуля!

Даровые дрова

А дома меня тоже ждало письмо. От кого бы вы думали? От Федора Федоровича! Степка переезжал на другую квартиру и оставил ему мой адрес.

«Глубокоуважаемый Вовик! — писал Федор Федорович. — Прошу Вас передать своему другу Степе мою просьбу приехать летом ко мне в Каховку. Я остался очень доволен его работой. Здесь же случилась беда. Зацвело Каховское море. Если Вы, Вовик, выздоровели, то приезжайте вдвоем! С приветом и добрыми пожеланиями, профессор такой-то».

Поехать в Каховку! В то легендарное место, о котором поется «Каховка, Каховка, родная винтовка...» Надо срочно нести письмо Степке. Как интересно!

Я еще раз перечитал письмо и тут уловил в нем то, что в первый раз от радости не заметил. Федор Федорович пишет: «здесь случилась беда, зацвело Каховское море...» Какая же это беда? Это счастье. Будет много водорослей — вырастет больше рачков — больше рыбы!

— Это он, наверное, в кавычках сказал, — задумался Степка, пробежав глазами письмо.

— Как это, в кавычках? — не сразу сообразил я.

— Ну так, хотелось ему сказать, что случилась радость, а он нарочно сказал — беда.

— Ну нет, он же профессор, что же он будет наоборот говорить? И зачем бы он нас звал на срочную работу, если бы случилась радость? Тут что-нибудь другое.

— Может быть, Желтый Портфель поможет? — сообразил Степка.

— Верно, — согласился я, — и мы помчались к Желтому Портфелю.

— Да, это пренеприятная штука, — сказал наш знакомый, — я до сих пор помню, как цвело озеро Лиман.

— Это где мы снег разметали?

— Да нет, совсем не там. На Украине, в 30-х годах. Разве я вам не рассказывал?

Ну так вот, я бы и не узнал об этом, если бы не попал в те края работать учителем биологии в одну сельскую школу. Работа была приятная, ребята в те годы сидели на уроках тихо и не стреляли горохом. Одно плохо: дровишек в тех местах мало и добыть их очень трудно, не то, что у нас в Сибири. И часто топили там не дровами, а кизяком — сухим коровьим пометом.

Я был тогда молод и стеснялся ходить собирать коровий помет. Правда, дрова мне привозили, но не всегда вовремя. Председатель нашего колхоза считал, что я и сам могу их раздобыть. И тут случилось то неожиданное событие, о котором вот уже тридцать с лишним лет я забыть не могу.

Отлучился я в район на учительскую конференцию. Возвращаюсь назад. Подъезжаю к озеру вечерком и мест своих узнать не могу. Местность вроде бы та же, а только озеро не то. Воды в нем совсем не стало, а вместо воды покрылось оно черной-пречерной коркой. Точно не озеро это, а вспаханное поле. И лишь в середине, далеко-далеко блестит полоска воды.

Дунул ветер, и запахло такой тухлятиной, что меня чуть не стошнило.

Желтый Портфель закашлялся, точно его и вправду тошнило, и продолжал:

— Так вот, ребятки, стою я, значит, на берегу бывшего озера и понять не могу, что с ним приключилось, потому что на памяти моей таких вещей не бывало. Потом подошел ближе и стал ногами на эту самую черную корку, которая покрыла озеро. Крепкая кора, как лед. Не гнется и не ломается.

Был у меня с собой топор. Достал я его и ударил по дьявольской броне. Раз ударил, два, наконец, пробил. Показалась вода. Отрубил я кусок корки. Сверху он сухой, снизу скользкий и лохматый. И толщиной с кирпич, а то и еще толще. Взял я кусок коры и поехал дальше в село. А там уже все про эту кору знают. Соседи мои нарубили коры, насушили и вовсю печи ею топят. И мои ученики заготовили мне целую поленницу.