Мортен, Охвен, Аунуксесса

Тот парень, что однажды бегал со скамьей, первым же ударом разнес в щепу свой меч и подвернувшееся копье, потом бросился на хозяина этого копья и попытался загрызть его зубами, вцепившись в шею.

— Или хотел зацеловать его до смерти, — добавил наставник.

Короче, никто из нас не плакал и не сдавался. Впрочем, на посвящениях такое случалось крайне редко.

Эйнар выступил перед нами и разрешил носить оружие. Теперь мы стали мужчинами. А осенью он кое-кого возьмет к себе в дружину учиться воинскому искусству по-настоящему. Вернется из похода — и возьмет. Поэтому пусть тот, кто желает стать настоящим викингом, летом усиленно готовится.

А Бэсан ничего не сказал. Он, сверкая новыми синяками под заплывшими в ниточку глазами, пошел в деревню пить брагу вместе с викингами. И как только они его терпят?

Мы тоже вернулись по домам, гордые до безобразия. Предстояло еще раскрутить близких на покупку настоящих мечей, а не тех длинных ножей, что в изобилии беззлобно предлагал наш кузнец. Даже Олли Наннул мечтал о настоящем клинке, хотя всем было ясно, что для него самым подходящим оружием будет кантеле, либо йоухико.

Меня на полдороге перехватил Охвен. Он, конечно, поздравил с обретенным статусом, а потом предложил мне пойти с ним до осени в поход, чем удивил меня несказанно:

— Тут такое дело, Мортен. Стар я уже становлюсь. Ничто больше меня здесь не держит. Поэтому есть у меня задумка вернуться на Родину.

— В Гардарику?

— В те края. Я ж был примерно в твоем возрасте, когда покинул свою землю. Так до сих пор ни разу и не был там. Теперь вот есть такая мысль.

Я согласился без раздумий, только вот…

— Меня родные могут не пустить, — покачал я в сомнении головой.

— Я с ними договорюсь. Помощь твоя мне будет не бесплатной. Не мотай головой, так принято, что за все надо платить. Будешь моим наемником, оруженосцем. Осенью вернешься как раз к Эйнару на смотрины. Опасности в нашем походе будет не больше, чем в обычном деле: на войну или набег мы не собираемся.

— А кто же нас возьмет туда, путь-то неблизкий?

Охвен только махнул рукой:

— Доверься мне. Есть на примете люди. Не здесь, правда, но нас они возьмут, уж будь уверен.

С моими домашними Охвен договорился на удивление быстро, преодолев первоначальный отказ такими железными доводами, выданными на одном дыхании, что мама только руками всплеснула: возразить против первого заработка, причем весьма значительного, ей было трудно. К тому же все равно рано или поздно мне придется покинуть семью, чтобы идти своей дорогой, уготованный мне слепыми старухами на небесах. А с Охвеном можно быть спокойным — позаботится в трудное время, не бросит на произвол судьбы.

— Когда нужно идти? — спросили Охвена.

— Через три дня, — ответил он.

Я, конечно, был доволен тому, что меня ожидает настоящий морской поход, но известие о скором нашем выходе, честно говоря, меня смутило. Я хотел видеть Риссу.

Поэтому под вечер я пошел к ручью. Никакого уговора у нас с Риссой не было, но я был уверен, что она придет. Уверенность моя была настолько сильна, что, когда одновременно со мной к ручью подошла она, я не удивился и не вздохнул с облегчением. Я просто взял ее за руки и улыбался, а она улыбалась мне в ответ.

— Ты очень красивая! — сказал я.

Рисса мне ничего не ответила, но на меня, вдруг, обрушилось понимание того, что эта наша встреча — последняя. И она поняла, что я понял.

Мы стояли, взявшись за руки, и не могли насмотреться друг на друга.

— Ты изменился, — произнесла она, нарушая совсем необременительное молчание.

— Я скоро ухожу отсюда. Наверно, надолго, — пришлось мне говорить не то, что было у меня в голове.

— Да, — сказала Рисса совсем не то, что было у нее на сердце.

А нужно ли было вообще что-нибудь говорить про нас? Наш возраст, мой и Риссы, был еще неподходящий для принятия каких-нибудь ответственных решений. Она не сможет меня дождаться. Ведь пока я — никто. У меня нет своего дела, которое бы обеспечивало доход, нет жилища, даже имени пока нет — за один год всего этого не достичь. Это правильно, что мы расстаемся, жизнь приводит нас к верному решению. Но как же это горько! Сердце мне говорило, что Рисса во всех отношениях для меня идеальна, но разум возражал: идеал навсегда останется идеалом, если его покинуть в момент, когда твой восторг достигает наивысшей точки. Я уйду, а то светлое чувство, что подарила мне Рисса, не исчезнет никогда. Я буду ее вспоминать, но не буду грустить, потому что через год или месяц Рисса изменится, как изменюсь и я, но навсегда она останется для меня такой, как была прошлой осенью. Я пытался возражать себе, что наша разлука всего на полгода, но отчетливо осознавал, что мы расстаемся навсегда.

— Ты вырвался сегодня из круга? — спросила Рисса.

— Так уж получилось, — сказал я, а сам подумал: «Скажи мне, пожалуйста, что я для тебя что-нибудь значил! Если это было так!»

— Давно уже ни у кого этого не получалось, — сказала она.

— Это он тебе сказал? — вырвалось у меня непроизвольно, словно озарение.

— Ты же все сам знаешь, — вздохнула Рисса.

— Нет, не знаю, — замотал я головой из стороны в сторону.