Морзист

Мишка кивнул в сторону окна, и я осветил штору фонариком. Она продолжала подрагивать и вдруг начала чуть слышно всхлипывать.

Глаза Мирона округлились, а рот растянулся буквой «О».

– Окно…

Мишка кивнул мне, мол: «Давай еще».

С каждым моим шагом в сторону окна фонарик мигал все чаще, как будто сходил с ума, и мышцы живота вдруг сжались от плохого предчувствия. Что за светомузыка? Я чувствовал, что здесь что-то не так, но не мог понять что.

– Мальчик, – сказал я, но голос предательски дрогнул. – Слышишь меня, пацан? Ты там как?

Он ничего не ответил, зато всхлипывать перестал.

В тот же момент фонарик словно пришел в себя. Я был в полуметре от шторы, когда он перестал суматошно мигать и остался включенным. Я подошел ближе, взялся за край пыльной шторы и резко отдернул.

За шторой не было никого. И ничего. Почти ничего. Только кирпичная стена и подоконник, на котором лежал помятый черно-белый снимок, разорванный на две части. Сзади раздались удрученные возгласы пацанов вперемешку с ругательствами. Мирон от злости пнул железяки, с грохотом отлетевшие в сторону.

– Слышь, аккуратно! – крикнул я, чувствуя, как внутри все снова сжалось.

Он не задел Машку, но его неадекватность меня все это время сильно напрягала.

Мирон отмахнулся и сел на корточки, схватившись за голову. Его лоб рассек огромный порез, и, кажется, Мирон сейчас толком ничего не соображал.

Я опустился на подоконник и, повесив фонарик на шею, взял в руки две половинки фотографии. Мишка неспешно подошел ко мне и прислонился к стене:

– Я щас сдохну… Башка-а…

Я соединил две половинки вместе и разглядел на фотографии настоящую, я бы сказал, «бабскую армию», выстроившуюся в ровную шеренгу по росту, как на расстрел. В самом начале, слева, стоял долговязый мужчина – он и был почем-то оторван, а рядом – на второй половинке – увесистая барышня в пышном платье и шапке с пером. Прям Киркоров.

Но лицо у нее было таким мерзким, перекошенным и морщинистым, будто один из ее родителей был жабой и эта барышня его только что съела.

– Квест продолжается? – неясно прошептал Мишка, косясь на фотку. – Че делать-то будем?

Дальше за барышней стояли молодые девушки и девочки. Хотя звучит это скорее как комплимент. Их было пять: такие же уродины с одинаковыми лицами, словно отпечатанными ксероксом. Одеты девчонки были в такие же воздушные платья, как у мамашки, но поскромнее и без всяких перьев.

Раньше я считал, что самая уродская уродина – это моя сестра. Как же я ошибался…

В самом конце нелепой шеренги стоял маленький мальчик, совершенно не похожий на дам. «Лев Страхов», – тут же пронеслось в голове, и я удивился собственным мыслям. Его я тогда увидел сквозь вентиляционную решетку: щупленький, с болезненной синевой под глазами.

– Они здесь! – раздался шепот прямо над ухом, и я отшатнулся от стены, шумно втянув воздух. – И я… тоже здесь… – прошептали снова, совсем рядом.

Я глянул на Мишку, а он в ответ на меня с таким лицом, словно увидел живого трупа.

– Слышал?

– Слышал.

– А я вот ни фига не слышал.

Мирон поднял голову и внимательно посмотрел на нас, ожидая объяснений. А мы и не знали, что сказать.

– Там, ну… голос, – начал я и тут же замялся, почувствовав себя конченым.

Мирон замотал головой, шумно выдыхая воздух:

– Пацаны, ну так нельзя…

Вдруг я услышал сзади себя шорох. Обернувшись, я увидел, как середина кирпичной кладки начала осыпаться, а один из кирпичиков будто бы зашатался и пополз вперед. Кто-то двигал его наружу.

– Господи! Спаси и сохрани, а! – застонал Мишка, судорожно перекрестив себя и кирпичную кладку.

Кирпичик выпал на подоконник, маленькая ручонка сунулась обратно, а из дыры показались чьи-то глаза.

– Ты нашел ее? – прошептали из-за стены, учащенно дыша.

Все это время я держал в руках фотку, а когда заметил, что глаза бегают именно по мне, чуть не отшвырнул «бабскую армию» в сторону.

– Семья, – прошептали снова, и глаза вдруг начали краснеть и слезиться, в них появился нездоровый водянистый блеск. – Шесть змей, одна другой злей. А воздушный змей… – Голос дрогнул. – Он улетел на небо и забрал папу с собой!

Я глянул на фото и только теперь рассмотрел в руках долговязого мужчины самодельного воздушного змея.

– Пацан… – промямлил Мишка, отступая назад. – Ты меня пугаешь. Ты там вообще как?!

– Чертовщина какая-то, – прошептал Мирон, приподнимаясь на ноги.

Вдруг глаза спрятались, и послышался отдаленный топот ножек.

– Мальчик! – прошептал я и, помедлив, оперся рукой о подоконник и посветил фонариком в дыру.

Офонареть. От увиденного у меня перехватило дыхание.

В центре комнаты на старых стульях кру́гом сидела вся «бабская армия», а их уродливые головы скрывали тряпичные мешки, завязанные веревками.

Мальчик уселся поодаль, на полу, вместе с тетрадкой и маленьким приборчиком. Натянув на голову черные наушники, он начал нажимать на рычажок, отчего раздавался то короткий, то протяжный писк. Его отец был радистом.

– Что там? – промямлил Мишка прямо над ухом.

– Они, – сказал я. – Все они.

– Папа, папа… Пожалуйста… – шептал мальчик. – Ответь!