Мосад, Аман и все такое…

На следующий день руководство Мапам созвало пресс-конференцию, на которой журналистам рассказали всю историю и продемонстрировали злополучный микрофон. В те дни публично упоминать Мосад было запрещено, поэтому люди Харэля были представлены как „информаторы Мапай“ и „платные агенты Бен-Гуриона“. Канцелярия премьера категорически отрицала всякую его причастность к подслушиванию. „Взломщики“ предстали перед судом, где признались, что проникли в штаб-квартиру Мапам „с преступными намерениями“, но отрицали, что имеют какое-либо отношение к микрофону. Они были приговорены к символическому наказанию, освобождены прямо из зала суда и исчезли так же бесследно, как появились. Израильский Уотергейт погас, едва вспыхнув.

Но суть его от этого не изменилась. Израильское общество, раздираемое борьбой политических сил, оказалось на краю пропасти. Как не раз до того (и не раз после), Израиль в тот миг стоял на грани превращения в тоталитарное государство (а его служба безопасности в орудие борьбы с собственным обществом). Он мог им стать — и не только в случае полной победы Бен-Гуриона, но, как это ни парадоксально, и в случае победы его противников слева.

Я не знаю, чем объяснить, что Израиль, не раз балансировавший на грани тоталитаризма, все же не перешагнул эту грань. Я думаю, это очень сложный вопрос, и на него нет однозначного ответа: Я мог бы только припомнить кое-какие многозначительные детали. Например, Голда Меир вспоминала, что когда ее назначили первым израильским послом в Москве, она предложила членам посольства организовать коммуну. И они все по очереди, включая „госпожу посла“, готовили, мыли и убирали. А когда у московской синагоги их встретила многотысячная толпа советских евреев, они все потом сидели молча в комнатах своей посольской коммуны и плакали. В этом что-то есть. Конечно, это не помешало той же Голде стать властным и жестким руководителем Мапай, а потом премьером Израиля, но ведь была и „кухня Голды“, где „госпожа премьер“ принимала министров в шлепанцах и переднике и готовила им чай… И еще я вспоминаю свой разговор с бывшим командиром израильских ВВС генералом Бени Пеледом. В газете „Гаарец“ как раз тогда была опубликована подборка „Танки на кнессет“ — о возможности военного путча в Израиле, и я спросил Пеледа, что он об этом думает. Он ответил: «Если бы я позвал генералов пойти на Дамаск, они бы, наверно, охотно за мной последовали. Но если я позову их штурмовать кнессет, они надо мной посмеются…»

Бен-Гурион, беспощадно боровшийся с Эцелем, Лехи, Пальмахом, Мапам за диктатуру своей партии, тем не менее никогда не пытался — думаю, даже не помышлял — физически ликвидировать своих политических соперников. И точно так же потом, когда ему бросили вызов в его собственной партии, он не обратился к Харэлю, чтобы тот организовал «показательные процессы», а вышел из Мапай и создал новую партию, «Рафи» — а проиграв на выборах, смирился с поражением. И Менахем Бегин, в свое время не отказавшийся — в борьбе с англичанами — от взрыва гостиницы «Царь Давид», после эпизода с «Альталеной» отказался идти на гражданскую войну, не призвал своих соратников к новому «восстанию», а пошел путем легальным, демократическим — создал свою партию, и почти тридцать лет терпеливо сидел в оппозиции и ждал своего часа.

Кое-кто считает, что эти спасительные особенности таятся в генетической структуре еврейского типа. Другие утверждают, что это наше историческое наследие, и они, наверно, тоже в чем-то правы. Третьи полагают, что это традиции пионерства и сионизма, все еще сохраняющиеся в нашем обществе. Скорее всего, это комбинация истории, людей и обстоятельств. И пока, во всяком случае — пока, она поддерживает в израильском обществе равновесие противоборствующих тенденций. История со слежкой за Мапам это показывает. Бен-Гурион отступил. Но и Мапам не пошла дальше влево. Самые крайние в ней, во главе со Снэ и Берманом, вышли из партии и объединились с коммунистами, но сама Мапам осталась внутри сионизма. И вся борьба израильских партий осталась в рамках демократической политики. Более того — если окинуть взглядом все последующие десять лет, вплоть до окончательной отставки Бен-Гуриона в 1963 году, то мы увидим, что эти формы борьбы и шире — вообще демократические формы — постепенно завоевывали все больше места в израильской политической жизни, отодвигая на периферию, делая все более анахроничными авторитарные методы людей типа Бен-Гуриона и Харэля — и самих этих людей. Эпоха великих политиков, гениальных разведчиков и всемирно известных полководцев постепенно уступила место эпохе талантливых администраторов, пришедших к управлению государством, армией, разведкой. И хотя времена несомненно потускнели, но зато они выиграли в широте постепенно распространившегося на всю политическую жизнь демократизма.