Мосад, Аман и все такое…

Всякое новорожденное государство, особенно после революции — а государство Израиль было, не следует все же забывать, результатом сионистской революции, — напоминает развороченный человеческий муравейник. Еще нет никакой четкой организации, никаких государственных институтов, даже никакой — страшно вымолвить — бюрократии. Всему этому еще предстоит возникнуть. Старому вину предстоит влиться в новые мехи. И будущее зависит от того, что это за вино и каковы мехи. В случае Израиля рождающимся государственным формам предстояло вобрать б себя подвижные традиции ишува. И какие традиции! Вчерашние кибуцники и пионеры, ставшие в одну ночь руководителями государства, принесли с собой в государственные дела яростную идеологическую страстность и высокую веру в безграничные возможности самоуправления. В своей крайней форме это оборачивалось партизанщиной. Дух вольницы и самоуправства бродил по пустынным пока коридорам власти. Инициатива зачастую заменяла приказ, а приказ выполнялся в меру собственного разумения, согласия и инициативы. Важнейшие дела решались в беглом разговоре или с помощью торопливо нацарапанных записок, потому что все знали всех и дружеские связи были важнее формальных отношений. И только естественно, что первым внутренним конфликтом еврейского государства был конфликт между наследием героической пионерской эпохи и подминавшей ее под себя государственной рутиной. Это была борьба между силами плюрализма, которые грозили разорвать страну, и тенденцией к монолитности, которая могла превратить ее в тоталитарную. Эта борьба началась уже в тот момент, когда Бен-Гурион отдал приказ разгромить независимые вооруженные отряды Эцеля и Лехи, а затем — распустить ударные отряды Пальмаха. История Исера Бери была одним из эпизодов этого конфликта, затянувшегося на многие годы.

Исер Бери был воплощенным отрицанием всего, что связано со словом „государство“ — упорядоченности, легальности, иерархии. Он был из тех, если угодно, еврейских Робин Гудов, что во времена ишува возглавляли лихие отряды самообороны, совершавшие дерзкие атаки на арабских налетчиков, творившие суд и расправу и уходившие под прикрытием ночи. И если для Бен-Гуриона реорганизация „Шай“ была первым шагом на пути превращения ее в одно из звеньев государственного механизма, то для Бери „Шай“ все еще оставался прежним отрядом храбрых „лесных братьев“, которым ему поручено было командовать и которым он командовал в меру своего разумения, согласия и инициативы. В результате шесть месяцев спустя, в декабре того же 1948 года, он предстал перед государственным судом по обвинению в умышленном убийстве.

Убитым был богатый и влиятельный хайфский араб по имени аль-Касем. Полиция давно знала его как „рэкетира“, который навязывал свое „покровительство“ мелким арабским торговцам — разумеется, за изрядное вознаграждение. Известно было также, что он оказывал небольшие, но регулярные услуги Хагане, а кроме того, по всей видимости, и британской разведке. Поэтому когда его изрешеченное пулями тело было обнаружено у подножия горы Кармель, большого удивления это не вызвало: желающих свести с ним счеты было предостаточно. Но убийство есть убийство, закон государства требовал расследования, а расследование неожиданно привело к Исеру Бери. Нет, Бери не отдавал приказа об убийстве аль-Касема, это была инициатива кого-то из его подчиненных, но Бери был с ней полностью согласен — по причинам, которые он лаконично изложил полицейским: „аль-Касем был двойной агент, и мы его ликвидировали“.

Бен-Гурион думал иначе. Бен-Гурион считал, что Израиль — уже не партизанская вольница, а государство, закон которого един для всех. Поэтому полковник Бери был привлечен к суду. Суд признал его виновным и рекомендовал снять с поста руководителя разведки. Но это было лишь начало. Несколько недель спустя Бери снова предстал перед судом. На этот раз — по делу Аба-Хуши.