Мощи

— Помогите, отец ключарь, — это ведь у меня заветная мысль, и не у меня, у всей братии — обрести преподобного старца мощи. До греха даже старцы доходят. На пустыньке жизнеописание старца есть и изображение его, — видели, — старец в лесу с посохом, кругом лес темный и келии, — так иноки наши из золотой бумаги сияние вокруг головы налепляют. Я сам отдирал его. Новое изображение повешу и опять то же, — говорят мне, — чудеса творит старец, святой он, и сияние подобает ему. Под стекло вешал, и все равно на другой день сияние.

— Епископа попросите… Или пусть княжна или ее подруга попросит преосвященного.

— Какая подруга?

— Мадам Костицына, супруга управляющего делами губернатора, — они смогут повлиять на преосвященного, а я не решусь сам.

— Братия ничего бы не пожалела на хлопоты, лишь бы прославить старца.

До царственной елки дошли, свернули к шапке мономаха тропинкою, — сосна в лесу столетняя — ни сучка, ни ветки до самого верха, а там густою шапкою хвоя темная, — до мономаховой шапки дошли, отдохнуть на скамеечку сели.

На весь лес одна только сосна такая. Берегли ее, кругом частокол поставили, поодаль скамейки сосновые любоваться чудом природы богомольцам, странникам. Сели на скамейку, и разговор оборвался. Николка не знал, как дальше сказать, как просить о прославлении, боялся намекнуть о благодарности, и ключарю неловко начинать было про деньги. Сидели молча.

Звенели комары, шуршали по верхам сосны, тянуло сыростью, и издалека песня слышалась, и отблесками по соснам с поляны полыхало пламя — костер жгли. Пели семинаристы с послушниками, по временам доносился смех женский, ключарю даже показалось, что его Катенька хохочет раскатисто.

Замолчали опять, слушали, думали, с чего дальше разговор начать. Так и не начали, пока, возвращаясь, не подошли к гостинице.

— На Илью епископ, вероятно, будет служить, я попрошу его.

Николка осмелел, решился:

— Отец ключарь, попросите преосвященного о прославлении…

— Я поговорю, если удобно будет. А только вот не мешало бы преосвященного угостить вместе с князем после торжественной службы обедом. И удобнее всего было бы в ваших покоях, — может быть, и поговорить можно будет и дам пригласить нужно, близких.

— Я сам стеснялся обед предложить… На Ильин день.

И вкрадчиво:

— А нельзя ли, отец ключарь, в этот день, на месте успокоения старца после молебствия владычице великую панихиду отслужить по старцу нашему? С этого дня мы установили бы непрерывную. Старцев бы поставили петь…

— Подумаем, отец Гервасий, подумаем…

— Подумайте, отец ключарь, — премного вам братия благодарна будет, особо благодарить будет, — не забудут вашу услугу обители, на вечное поминовение всю семью впишем, во всех службах молиться будем.

Расстались, и у каждого была мысль, что теперь один другому обязан будет.

Николка шел в покои медленно. Когда вспоминал, что просить епископа будет через Костицыну о Симеоне старце и о мощах, думал и о женщине, — одна мысль голову жгла, а другая — все тело туманила, и вечер туманный влажный и теплый еще больше манил к греховному и, когда в сторону озера у конных ворот посмотрел, не об Арише вспомнил, а замечтался о том, как Костицыну повезет кататься в лодке и просить будет ее перед Иоасафом замолвить о Симеоне и о любви своей. Даже пронеслось в голове, что жаль — не Афонька он, тот у купчих славился, — боялся — не угодить барыне. Нехотя стучал в ворота, дожидал, когда отворят конюхи, снова дожидался, стучал снова, все время мечтая о любви особенной, и когда из лесу потянуло с реки, озера, с болот холодным предутренним ветерком — вздрогнул от холода и начал барабанить кулаком в ворота. С фонарем вышел послушник, сперва не узнал и крикнул зло:

— Через ворота не мог перелезть, не лазил что ль, а то барин — отворяй тебе.

Взглянул на вошедшего и, кланяясь в пояс, подбежал благословиться.

— Я не знал, отец игумен, что это вы, я думал — певчие из лесу.

И, желая смущение скрыть от случайного напоминания что не мог перелезть через стену, как когда-то, — сказал наставительно:

— Ты, отец, не впускай их, — да ловил бы что ль, если не певчие.

По монастырю шел — повесть к полунощнице ударили и звон пробудил в нем новое чувство — через мощи прославить пустынь и братии облегчить жизнь к старости. Засыпал — сквозь сон мерещилась сорокапятипудовая чистого серебра, рака, десятки неугасаемых лампадок на широких лентах и целый день толпа богомольцев, и над всем — настоятель Гервасий.

VII

Раньше обычного вернулись из лесу вечером, раньше обычного напились чаю, и Костицына пошла за княжной — посидеть на крыльце гостиницы. Зиночка осталась в номере.

Целый день думала Вера Алексеевна о Борисе, боролась с собою и ждала, когда можно один на один остаться. Знала, что завтра князь возвращается из города, Валерия Сергеевна встречать пойдет… Пошла к княжне.

У двери по-монашески нараспев сказала, слова выговаривая четко:

— Молитвами святых отец наших, господи Иисусе Христе, помилуй нас.

И под конец не выдержала, рассмеялась.

Из-за двери со смехом княжна ответила:

— Аминь, Вера Алексеевна, аминь.

— Идемте, княжна, на крыльце посидеть.