Мощи

— Ну, это самое, за что Никодим Александрович…

Не дала досказать ему, а вечером, когда все спали, подошла сама и сказала:

— Смотрите, Калябин, услышит кто-нибудь из сестер — плохо вам будет.

— А что, донесут, что ли?..

— Донесут…

— Пускай доносят, теперь мне бояться нечего, теперь я другой. А червей этих передушить нужно…

— Каких червей?..

— Да вот что по городу ползают, кровь у человека высасывают. Вы думаете, за то мы воевали, чтоб им легче было душить людей?!.

Говорил тихо, неслышным шепотом. Феничка удивленно смотрела на него, слегка наклонившись, чтоб яснее слышать его слова.

— Кто это сказал вам?..

— Что червей-то давить нужно, — сам я дошел до этого. Додумался на войне, в окопах. Мне бы, Фекла Тимофеевна, разок бы хоть взглянуть на людей, сразу бы вот, по чутью, узнал. А то ходишь по коридору на костылях и свет-то в окне — во двор, а улица тут глухая, ни разу и не был тут, а может забыл… Мне бы разок взглянуть!..

— Теперь скоро поправитесь…

И когда днем дежурная сестра в первый раз вместе с другими вывела погулять по городу, сразу вдохнул в себя дымную копоть окраины и жадно стал вглядываться в стоящие очереди за мукой, хлебом, сахаром.

Спросил у сестры:

— Сестрица, отчего эго люди толпятся?..

— В очереди, — за сахаром, за мукой…

— Чего же это такое?..

— Не хватает, — все для вас теперь отдано, а населению не хватает.

Всматривался в хмурые, бледные и утомленные лица рабочих, возвращающихся и идущих на смену. Ранняя осень сырая была, пасмурная… С сентября начались дожди и туманы и с пяти часов вечера зажигались на улицах тусклые фонари и в этих гнетущих сумерках звонки трамваев и жирные покрякивания автомобилей были жуткими, точно одни выкрикивали озлобленно — хле-ба, хле-ба, хлеба, а другие хрипели — нет, нет, нет, не будет. Длинные очереди-хвосты у булочных с бесконечным ожиданием хлеба и взмахи электрических зигзагов на вывесках кино, пожирающие толпу в огненном вестибюле, — офицеры, господа в штатском и дамы — в косынках и без косынок — и с кошелками в платках и простоволосые, утомленные и худые, смотрящие слепыми глазами рабов на шум города…

В другой раз сестра предложила сводить после обеда в музей, — дежурила Феничка.

Калябин старался идти с нею рядом.

— Фекла Тимофеевна, зачем нам в музей?

— Как зачем, пусть развлекутся, посмотрят картины, может быть, многим никогда не придется увидеть…

— Лучше бы нас поводили по городу, тут тоже музей, пускай бы солдаты на него глянули.

Не поняла Афоньку, и пообещала после музея показать город.

Около одной из очередей у булочных Филиппова Феничка решила на свой счет угостить чем-нибудь раненых. Стеклянная дверь с другой стороны магазина взмахнула зеркальным стеклом, впустив группу солдат и сестру. Афонька впился глазами в ту часть кондитерской, где за столиками подле пьющих лениво кофе навалены были в изящных небольших корзинках сдобные булки и в вазах пирожные, пирожки.

— Фекла Тимофеевна, как же это так, — люди за хлебом стоят, а тут пирожки, плюшки, ватрушки… Сахару нет, а конфет навалено?!. Как же это так?..

Феничка удивленно взглянула на него, потом подумала, что, действительно, он прав, и сообразила, что он говорит что-то жуткое, и волнующее при остальных солдатах, чего нельзя было говорить и — согласно распоряжению — доносить.

Когда убили Распутина, Афонька сказал Феничке…

— Ну, Фекла Тимофеевна, теперь скоро…

Поняла, но все-таки спросила:

— Что скоро?..

— Главного червя задушили, — вот что!

А в февральские дни Калябин бродил по городу один, упиваясь словами ораторов и толпы, но когда говорили о войне — выкрикивал:

— А когда же конец будет этому?..

В лазарете по вечерам около него собирались раненые и слушали его, повторявшего им свой рассказ о том, как он сам дошел до того, что нельзя убивать таких же солдат, как и сами они, а когда весной доползли смутные слухи о том, что солдаты выходят за проволоку брататься с немцами, говорил раненым:

— Я еще когда передумал это, товарищи, так и вышло — нужно было только одному немцу и русскому друг другу руку подать и никакой не нужно войны будет, тогда другое начнется…

— Что, Калябин?..

А и то, что начнем мы вместе и наших и ихних червей давить, а то еще лучше — собрать их в одну кучу, да пустить их друг против друга, коли им нужна эта война, пускай сами себе перегрызут глотку, а мы посмотрим тогда — станут они воевать либо нет, а нам за них свою кровь проливать нечего.

— Правильно рассудил, товарищ!

— Пущай сами себе перегрызут глотку…

— Мы должны что сделать, — в землю воткнуть штыки!

Сестры и медицинский персонал ходили испуганные, звонили прислать эмиссара повлиять на солдат. Приезжал прапорщик эмиссар, вероятно, студент, но сердца слушавших увещевания оставались глухи, исподлобья у солдат вспыхивали недобрые огоньки и их отсветом омрачался госпиталь и Петроград.

Афонька, прихрамывая, тащился утром в комитет лазарета, рыжие его вихры весело разлетались в стороны, а глаза были упорны силою и настойчивостью.

Феничка старалась пройти мимо него, — он сам остановил ее один раз в сказал, глядя в упор: