Мощи

— Ну, история… Так теперь я дальше вам говорить буду — задерживаю, спешить изволите, — я покороче. Прежде всего, уж если у нас такой случай, что пришлось вам первому мне про историю рассказать эту, так сказать, вроде того, чтобы огорошить, — не думал я, что выйдет этак, — так и я вам по правде говорить буду… Я покороче… не задержу долго… Было дело с купчихой, скрывать нечего, а только и то правда, что и с Дунькою я тоже жил, с прислугою, вот она-то и возревновала меня и старику, значит, — выложила дочиста. А у меня другой путь свой… Правды я хочу доискаться, почему простому люду живется голодно? Целый месяц и расспрашивал я людей разных, — на студентов указывали, — они, говорят, знают правду, у них спроси; и вспомнил я вас, — как еще в Москве на вокзале увидал с Феклой Тимофеевкой, так и заприметил. Я и раньше вас один раз у них видел, — по делу я приходил к господину инженеру и встретил вас. Так вот ищу правду я: отчего один человек другого душить может и ничего ему, только брюхо растет да мошна тяжелеет. Неужели простой человек не может и слова сказать, а как что — в кутузку его волокут?..

— Что, собственно, вы хотите, Калябин?.. Говорите прямо.

— Я, Никодим Александрович, хотел бы послужить таким людям, что за правду стоят. Не умею я сам, не знаю как, — а вы, говорят, знаете, — студенты т. с., ведь вы тоже студент?..

— Студент… Ну?.. Может, и знаю… А что вам нужно?

— Может, вы знаете таких людей, что за правду стоят… Хотел я познакомиться с ними, — может, вы меня с ними познакомить можете?.. Даже не то, чтобы познакомить, а указать, я уж сам познакомлюсь как-нибудь…

— Я?.. Не знаю… Сейчас, по правде, некогда мне, а если хотите — в другой день…

— Познакомите?..

— Поговорить можно, — может, и найдем таких людей… Сам незнаком, а у товарищей могу спросить…

Боялся Петровский, что если и не шпик Афонька, то проболтаться в трактире кому не нужно может, в поисках этой правды, и не по глупости проболтается, потому что хорошо видел, что неглуп Калябин, повидал людей, а только необтесан еще, неопытен, попадется шпику и конец — угрозами заставят указать и самого запутают — окунут в грязь собачью, ищейкой сделают. И упускать не хотелось Афоньку: первое — что народ хорошо знает и при известных условиях может быть кое в чем полезен, второе — про Феничку узнать захотелось, почему она испугалась его и что за странный рассказ про ряженых. Собрался уходить было Петровский, а Афонька еще заказал пару и налил в стаканы.

— Никодим Александрович, — теперь уж для знакомства давайте вот эти выпьем и до свиданья-с… не буду задерживать больше, ни минутки, и разговорами занимать не буду время. Теперь я нашел, можно сказать, путь к звезде Вифлеемской, дойду до ней и в Вифлееме буду. За десять минут опорожним, живо…

И, выпивая стакан, чтоб освободиться скорее, думая уже о своем, спросил, чтоб не сидеть молча:

— Это у вас, Калябин, Вифлеем что же, так сказать, цель, идеал?..

— Я, Никодим Александрович, не отвык еще по-монастырскому говорить, хоть и два года в городе пробыл, пришлось с простым народом больше, ну, и путалось с деревенским, а по-городскому…

Быстро, точно боялся, что Афонька ничего не скажет про монастырь, спросил, не донеся пиво к рту:

— Вы разве монахом были?..

— Был… послушником…

— Монахом?..

И про себя докончил, — рыжим… и подумал, что, может, в этом-то и есть какой-то секрет отгадки перемены Феничкиной, и опять на стул уселся.

— Послушником…

— Никогда не бывал в монастыре… делать мне там нечего…

— Это правильно, мужчине там делать нечего…

Почувствовал, что, может, самое главное теперь расскажет, и хотел наводить Афоньку вопросами к главному…

— А женщинам что же — молиться?..

— Правильно ваше, — молиться…

— И городские бывают?..

— Бывают, только больше простого народу…

— Говорят, монахи за богомолками ухаживают?..

— Не знаю… не видал, у нас деревенщина больше…

И Афонька почувствовал, что неспроста Петровский про монастырь стал расспрашивать, то спешил, уходить собирался и пива допивать не хотел, а теперь сам в стаканы подливает и ему и себе, — чутьем угадал, что про Феничку расспросить что-нибудь хочет, — может, и слышал что, да не знает наверное, потому и расспрашивает и уперся — про свой монастырь ни слова, понес околесицу про баб деревенских, про другие монастыри, а про свой и про себя ни слова…

— Это вот в Троицкой лавре, да в Киево-Печорской… там всякий народ бывает и пешком, и машиною, там и монахи не те, что у нас, у нас… послушание да молитва, а там они жалованье от монастыря получают, — работа — языком брехать с богомольцами во славу обители…

Петровский тоже понял, что поспешил, — не с первого бы раза начинать, а постепенно и зная уже, что Афонька про главное ни слова не скажет, недаром монахом был, и стал опять собираться, допивать пиво…

— В другой раз вы расскажите мне, Калябин, — хоть и не был — интересно знать, как живут тунеядцы, а теперь, — я и забыл было, — идти надо…

— Расскажу, Никодим Александрович, отчего не рассказать… Любопытного много… В другой раз обязательно…