Мощи святого Леопольда

— Уже все придумала, — серьезно отвечала Агнес, ничуть не волнуясь. — Он еще спасибо скажет.

Волков устал, после четырех дней в седле начало ломить ногу. Болела она еще с утра, и честно говоря, он был рад появлению Агнес. И Брунхильде был рад, даже пекарю кивнул в ответ на его поклон, хотя напустил на себя строгости:

— Ослушались, значит меня, слово мое для вас ничего не значит?

Брунхильда, вдруг испугалась, с ней такого не бывало, раньше на все отвечала с вызовом, а тут стояла, руки ломала, да косилась на Агнес, а вот Агнес напротив, была спокойна:

— Господин, наш, дозволь говорить мне. Чтобы не слышал никто.

Кавалер дал знак и все отошли.

— Глядела я в стекло…

— Ну конечно, я уехал так ты из него и не вылезала. Зря я тебе оставил его. Говори, что видела.

— Злой человек, среди людей твоих. Погибели вашей хочет, хочет, что бы вы там сгинули.

— Кто он?

— Не ведаю. Знаю, что есть. И знаю, что зла творить тебе не желает, боится. Принудили его. Может, ты сам знаешь на кого думать?

— Может и знаю, — задумчиво сказал Волков.

— Призови того на кого думаешь, будем спрашивать, нам двоим он все расскажет.

Волков подумал и согласился и крикнул:

— Сыч, скажи капитану пусть дальше идет, а ко мне монаха приведи.

— Нашего монаха? — откликнулся Сыч.

— Нет, нового.

Отряд пошел дальше, а Волков сел на коня. Сыч пришел с монахом отцом Семионом. И кавалер сказал:

— Пойдем-ка отче. Пройдемся вон до того леска. Сыч, с нами иди.

Так и пошли они первый удивленный отец Симеон, озирался через шаг, за ним Волков верхом, а за ним Сыч и маленькая, и важная Агнес.

У леска остановился монах, заволновался:

— Что, дальше мне идти?

Чувствовал что то неладное. Остановился у куста.

— Кто послал тебя? — холодно спросил кавалер.

— Я же говорил вам, господин рыцарь, послал меня…

Тут к нему подскочила, чуть не шипя как кошка, Агнес и, заглянув ему в глаза, прошипела сквозь зубы:

— Не смей врать моему господину. Насквозь тебя вижу. Насквозь…

Монах аж отшатнулся, даже руку поднял, словно закрывался от чего то, так на него пахнуло холодом от девочки. Стоял, выпучив глаза от страха.

— Не смей врать, я все твое вранье увижу, — продолжила девочка, но уже не так страшно, — будешь врать, тут и останешься, Сыч тебе горло перережет. Говори, что задумал.

Монах полез под одеяние свое ветхое и вытащил оттуда склянку, молча отдал ее девочке. Все еще глядя на нее с ужасом.

— Господина отравить хотел? — догадалась Агнес, откупорила склянку и понюхала. Закупорила и спрятала в платье.

Монах отрицательно мотал головой.

— Что, не хотел травить господина? — продолжила она. — А кого хотел?

— Да не хотел я, но велено мне, было, — выдавил брат Семион.

— Кто велел, — спросил кавалер, — поп из дисциплинария, который тебя сюда посылал?

— Нет, тот велел идти и в сердцах людей ваших огонь веры поддерживать, а это…

— Ну! — рыкнул Волков.

— Канцлер его высокопреосвященства, позвал меня ночью, говорил, не дай свершится святотатству, не допусти разграбления храма Господня, пусть никто из этих грешников не вернется из чумного города.

— Отраву кто тебе дал? — спросил Сыч. — Канцлер, своей рукой давал?

— Никто, не давал, склянка на краю стола стояла, у приора, он без слов на нее перстом указал, я и взял.

— Хитрый приор, — резюмировал Сыч.

Волов молчал — думал, и Агнес и Сыч молчали. А монах заговорил:

— Добрый рыцарь, прежде чем смерть принять, позволь помолиться.

— Так подохнешь, — зло сказала Агнес, — ни молитвы тебе, ни причастия не будет, душегуб ты, отравитель. Гиена огненная тебя ждет, столько добрых верующих людей убить собирался.

Сыч поглядел на кавалера, он ждал его решения. А тот не торопился видимо, что-то обдумывал, и произнес:

— А не сказал ли тебе отец Родерик еще чего, чем так не люб я ему?

— Ругал вас головорезом и псом, — произнес монах, — а епископа Вильбурга вором. Более ни чего не говорил. Господин рыцарь, об одном прошу, пусть брат Ипполит причастит меня, не со зла я взялся за греховное дело, видит Бог, не со зла. То кара мне за другие мои прегрешения, — брат Семион чуть не рыдал, он молитвенно сложил руки и продолжил, — отказаться я хотел, да приор пригрозил, что расстрижет меня, и клеймо расстриги на чело возложит, а если дело сделал бы я, то приход мне добрый сулил.

— И без причастия обойдешься, и не верьте ему господин, лжив он, он и сейчас хитрит, думает от кары через набожность уйти, — говорила Агнес с неестественной холодностью, — хитрый он, но я его хитрость вижу. Велите Сычу пусть его зарежет.

— Помолчи, — оборвал ее кавалер и продолжил, — то, что ты сейчас сказал, повторишь епископу Вильбурга, а дойдет до разбирательства, так и архиепископу повторишь.

— Повторю коли так, — обрадовался брат Симеон. — Мне душегубство не мило. Не хочу душою пропасть.

— Агнес дай отраву сюда.

Девочка вытащила склянку из лифа, отдала кавалеру. Тот спрятал ее в кошель:

— Ступай за людьми, а Сыч за тобой присмотрит, коли заподозрит что… О причастии и молитве у тебя времени просить не будет.