Мощи святого Леопольда

– Брось, Скарафаджо, года три назад, у Энне, мы построились в баталию, и на нас налетели рейтары, пытались зайти с фланга, но мы успели перестроиться. Они наткнулись на фронт, я оказался с арбалетом в первом ряду, враги остановились шагах в десяти от нас, стреляли рядами, хорошо были выучены. Я видел, как крутились колесики у них на пистолях, как вылетали искры, они делали залп за залпом, пока все ряды не отстрелялись. Кое-кому из наших, из тех, у кого был слабый доспех, досталось. И мне досталось. Две пули были мои, одна в кирасу, одна в шлем, – солдат сделал паузу, – видишь, Скарафаджо, я сижу перед тобой. Рейтары не пробили ни кирасы, ни шлема, а одного из них я убил. Из арбалета, Скарафаджо, я влепил ему болт в кирасу, он вошел на два пальца. Когда товарищи, поддерживая, увозили этого рейтара, он болтался в седле из стороны в сторону.

– Это было раньше, раньше, брат-солдат, аркебузы – дрянь, пистоли – дрянь, старый порох тоже дрянь. Новый порох – это дело, новое оружие – это дело! – не сдавался Роха. – Мы покажем тебе новое оружие. Порох – это дело, Фолькоф, поверь мне, брат.

– Чушь, – возразил солдат, – что еще за оружие с порохом? Если ваше пороховое оружие тоньше ноги и пуля меньше сливы, то это безделица. Пушки – да, все остальное – баловство.

– Послушай, Фолькоф…

– Хватит, Роха, ешь спокойно, и вы ешьте, господа бродяги, я угощаю, – прервал его Волков.

Роха уткнулся в кружку с пивом, кажется, он сдался. И Винченцо Пилески был невесел, ел без аппетита, про запас, наверное. А вот молодой мастер не собирался сдаваться. Он не ел, смотрел на солдата и, чуть подумав, сказал:

– Из своего оружия с новым порохом я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

Все перестали есть, молчали, глядели на Волкова. Тот начинал злиться из-за ослиного упрямства этих людей.

– Из какого-такого своего оружия ты пробьешь мою кирасу? – четко выговаривал он слова с заметным раздражением.

– Он сделал мускетту, – пояснил Роха. – Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.

– Я изготовил мушкет, – заявил Яков Рудермаер, твердо глядя в глаза солдату. – И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

– Ты ж не видел мою кирасу, – напомнил Волков.

– Пробью, какая бы ни была, – продолжал упрямствовать рыжий мастер.

– Готов побиться об заклад? – солдат нехорошо усмехнулся.

– Готов, – твердо говорил Яков Рудермаер.

– Ты ж нищий, что поставишь?

– Поставить мне нечего, – молодой мастер вздохнул.

Солдат поднес к его лицу кулак:

– Если пробьешь мою кирасу, будем разговаривать дальше, а не пробьешь…

Все поняли.

– Я согласен, – продолжал упорствовать Яков.

– Нет, нет, – заговорил Роха, обращаясь к солдату, – он шутит, шутит он, он не согласен. Он дурень и не знает тебя, Фолькоф.

– Я согласен, – снова повторил Яков Рудермаер.

– Дурья ты башка, у него кулак – что твой молоток, вдарит – покалечит.

– Пусть, – упрямствовал мастер.

– Я так не согласен, – покачал головой Роха, – ты, Фолькоф, мне мастера покалечишь. Нет, так дело не пойдет.

– Так, где проверять будем? – не слушая приятеля, спросил Волков у Якова.

– Завтра на рассвете у северных ворот встретимся, там, за стеной, много пустого места. Там проверим.

– На том и порешили, – подвел итог Волков, – а что вы не едите? Ешьте, ешьте, сейчас еще пива попрошу.

Глава 3

Агнес огляделась, не слышит ли кто, и зашептала солдату в ухо:

– Блудная она, всем улыбается, всем отвечает. Нет, на простых и не смотрит, возницы да приказчики ей говорили, так она кривилась, а всем, кто в добром платье, улыбается. С одним таким и вовсе встала и говорила посреди улицы. Тот в добром платье был и при оружии, и цепь у него имелась. С ним вот и говорила. Меня гнала, чтоб я не слыхала, о чем. Но я слыхала. Уговаривались они нынче ночью свидеться. Тот, видно, богатый, портки у него так широки, что в них и двое влезут. И на лентах снизу подвязаны, и чулки у него белые, аж глаз ломит. И цепь серебра толстого. Сказал, что ночью, после захода придет. А сейчас она велела воду к нам в покои подать. Волосы моет и бесится, что рубахи свежей нету.

– А оружие у него какое? – спросил солдат. – Как у меня?

– Какое там, короткое, с локоть, а ручка в серебре, а у вас-то в золоте. Вам-то он не чета.

– Стар, молод?

– Молод, вам-то в сыны будет.

– Не спи, как она куда пойдет, за мной приходи.

– Так и сделаю.

Агнес поела и ушла в покои. Солдат даже усмехнулся про себя: «Бойкая шалава эта Брунхильда, хорошо, что взял с собой Агнес, она за подружкой присмотрит. В первый же день себе нашла забаву. Ну, а я гляну, что за господин этот в широких портках да при оружии».

Вскоре пришел Сыч. Жадно ел, рассказывал:

– Места в городе имеются, да только таких, чтоб все наши лошади вместились да двор под телеги был, не так уж и есть. Нашел один такой дом, просят два талера да двадцать крейцеров за месяц. Думаю, поторгуемся – уступят, на двух сойдемся. Но деньгу вперед требуют.

– Очень дорого, – мрачно сказал Волков.

– Так-то да, но всяк меньше, чем тут.