Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

— Вот. Сапоги, сапоги на мне какие?

— Красивые…

— Еще бы! Шиты на заказ. В Стамбуле, на Бейоглу.

Следующая карточка.

— А тут мы вместе с Шадие… Эх, где те денечки!

Он вдруг пришел в себя.

— Грузовик!

— Изволь?

— Когда мы поженились, моей жене было четырнадцать…

Очевидно, Грузовик об этом знал; он понимающе покачал головой.

— Тогда мне шел сорок пятый, — продолжал бей-эфенди. — Теперь же ей девятнадцать, а мне уже пятьдесят.

Он поглядел слуге в лицо, словно силясь что-то на нем прочесть.

— Грузовик!

— Изволь?

— Тридцать пять лет разницы — это много?

— Нет, дорогой, что ты.

— Для такого мужчины, как я…

— Это не много.

— Грузовик!

— Изволь?

— Как относятся к нам наши жены?

— Молятся на нас.

— Но ведь ты не был женат?

— Ну и что?

— А если б женился и жена у тебя была молоденькая?

— Все равно молилась бы на меня.

— А если б тебе предстояло сидеть в тюрьме долгие годы?

— Все равно!

Еще одна фотография.

— Тут мы сняты во время помолвки…

Толстая пачка, не меньше сотни карточек: во время помолвки, после свадьбы, через неделю после первой брачной ночи, через десять дней, через две недели, через месяц, через два, через полгода…

— Грузовик!

— Жена у меня — грузинка!

— Знаю. Грузинки — верные жены.

— Браво! Верные жены — грузинки, не так ли?

— Верные.

— А если их мужу сидеть в тюрьме всю жизнь?

— Все равно больше замуж не выйдут.

— Повтори, Грузовик, повтори! Какие жены грузинки?

— Верные.

— Гляди, Грузовик! Видишь подушку?

— Вижу.

— Сама кружева вязала, цветочки своей рукой вышила. Подушка, на которой мы спали свою первую ночь. Впрочем, ты знаешь, я говорил… Впитала запах моей жены. Если б ты был женат и жена у тебя была такая же молоденькая, как у меня…

— И я попал бы в тюрьму…

— Вот именно, Грузовик! Что тогда?

— Я бы рехнулся!

— А если жена у тебя была бы грузинкой?

— Тогда дело другое…

В мире шла война.

Ангел смерти Азраил, воплотившись в танки, пушки и самолеты, заливал кровью Европу. В печах сжигали миллионы людей, их прах развеивали по ветру! В мире шла война. Свирепствовал голод. И наживалась за счет голодных торжествующая сытость. Откормленные, толстые господа взбирались на трибуны и лгали, натравливая друг на друга народы.

В мире шла война. Работали радиостанции и ротационные машины, прославлявшие бойню. Во имя Азраила источали ложь газеты и радио. И немало людей поддалось этой лжи. Среди них был и Селяхеттин-бей, крохотный человечек с усиками а-ля Гитлер, в сверкающих лакированных сапожках. Маленький чиновник лесного ведомства, волею судеб оказавшийся хозяином одного из огромных лесов Анатолии, где кроны зеленых великанов раскачивались под ветром, как океанские волны.

В мире свирепствовала война, а в Турции — черный рынок. Жалованье? Да что оно значило для Селяхеттин-бея, если черный рынок приносил ему толстые пачки денег, обеспечивал икрой и виски, сверкающими сапожками и костюмами из английского бостона?! Правительство? Государство? Плевать он хотел на них. Сам черт стал ему не брат.

Требовалось от него немного — смотреть сквозь пальцы на воровскую рубку леса. Лунными и темными, дождливыми и ясными ночами падали на землю деревья, скрипели повозки. Дельцы загребали миллионы. Кто смел, тот и съел.

Оказался не промах и ничтожный Селяхеттин-бей с усиками под Адольфа Гитлера. Не в сотнях лир жалованья, в тысячах лир взяток исчислял он свои доходы. Деньги вскружили ему голову: что хочу, мол, то и ворочу. Кто мог ему помешать в его сорок пять лет жениться на четырнадцатилетней девчонке, да к тому же еще грузинке?!

Опьяненный свежестью этой девочки, одурманенный вином, Селяхеттин-бей совсем потерял голову. И однажды, нахлеставшись вином до потери сознания, сел на лесной окраине в поезд, который шел на Стамбул.

В Стамбуле войны не было. Но черный рынок был. Здесь, в Стамбуле, тоже работали печатные станы и ротационные машины, в тысячах экземпляров размножавшие ложь. И как сыр в масле катались хозяева этих машин и те, кто велел им печатать ложь, которой была нашпигована голова Селяхеттина-бея с усиками а-ля Гитлер.

Вечер. Крохотный бар на Бейоглу. В баре — круглолицый краснощекий еврей. Рядом с ним — девица. Как так?! В то самое время, когда, посылая снаряд за снарядом, бомбу за бомбой, сотни машин смерти в прах разносили Европу, когда ночью и днем пылали печи крематориев, чтобы избавить мир от евреев, в Стамбуле в баре на Бейоглу под томную музыку, при свете разноцветных огней какой-то еврей сидит с турчанкой — блондинкой, исконной мусульманкой?

— Гарсон! А ну отгони эту девку от грязного еврея!

Но Турция еще не была Германией.

— Тебе говорят, гарсон! Гарсо-он! Гарсо-он!

Человек с усиками под Гитлера в ярости отшвырнул стул. Наглой походкой двинулся к столику, за которым сидел еврей. Тот поднял на него красное щекастое лицо, глянул голубыми глазами.

— В чем дело?

— Пошел вон!

— Прочь, наглец!

— Это я наглец?!

— Да, ты! Гарсон, подай-ка мне палку!

— Я тебе покажу!

— Ну-ка дайте ему по шее да за дверь!