Москаль

Елагин тоскливо отвернулся. Шеф загорелся, переломить этот настрой можно было только ценой настоящего скандала, а майор не чувствовал в себе достаточных моральных сил для этого. Чем хуже работаешь, тем на меньшее имеешь право. Что ж, придется влить в «наследника» граммов семьсот горилки и как полутруп транспортировать к месту жительства.

– Поворачивай, Вася.

На обочине дороги показалась группа странно одетых людей. Тюбетейки, телогрейки, шлепанцы.

– Что это? – весело спросил Дир Сергееивич.

– Узбеки, наверно. На заработках, – неуверенно ответил Бурда.

– Тогда это не Диканька, а Дехканька, – скаламбурил «наследник». Бурда обернулся, чтобы показать улыбку.

Хутор и правда имелся неподалеку. Несколько крытых камышом хат, не вполне белого, как полагалось бы, цвета. Одна большая, вернее, длинная, пара-тройка поменьше. Трубы мертвые, в окнах темень. Конюшня, коновязь, телега, забор из плохо ошкуренных жердей, перевернутые глечики на столбах, жеребенок тащит сено из покосившейся копны. Над всем этим нависло негостеприимное небо, как бы в раздумье – а не брызнуть ли еще мелким противным дождичком на эту народную картину.

– Что нам здесь надо? – криво улыбнулся Елагин.

– Схожу на разведку, – сказал Василий.

– А мы воздухом подышим и ноги разомнем, – командным голосом произнес «наследник», открывая дверь.

Дир Сергеевич прошелся туда-сюда, с демонстративным наслаждением вдыхая серый, влажный воздух. Особо гулять было негде. Лужи, подмерзшая ночью грязь, в которой еще поблескивали мелкие льдинки.

Подошел дымящий Рыбак. За ним, чертыхающийся Кечин, почему-то с тщательно прижимаемым к животу портфелем. Не дав им задать недоуменные вопросы, «наследник» объявил, что сейчас они тут «ударят автопробегом по самогону, борщу и вареникам».

– Тут? – удивился помощник Елагина.

– Тут, – ответил Елагин.

– Это музей, – предположил Кечин. – Под открытым небом.

– Это бордель с рестораном, – уверенно возразил Дир Сергеевич. – Во, видите?! Пошло.

Все посмотрели, куда он указывал. Из толстой трубы ближайшей хаты начал выползать неуверенным джином дымок.

– Солому зажгли в печке, – сказал Рыбак, показывая свое знание народной украинской жизни.

Показался Василий и сообщил, что дело на мази, повара и официанток разбудил, полы моют, печи растапливают, «продукт» имеется, надо только подождать с полчасика. Никто не успел ничего сказать по этому поводу, из-за ожившей хаты выкатился тарантас, с парой гнедых и насильственно колоритным мужичком на облучке. Остроконечная баранья шапка, темно-синяя свитка, рубаха с вышитым воротом, огромный медный крест на цепи. Единственное, что нарушало общий колорит, – кроссовки. Но они были так перепачканы в черноземе, что потеряли право считаться спортивной обувью.

– А вот, хлопцы, прокатиться. На гумовых колах. Что за брика, что за коник, а!

– А куда тут кататься? – недоверчиво оглянулся Кечин.

– А до дубов Кочубеевских, няхай тут пока всю справу наладят.

Дир Сергеевич уже поставил ногу на пружинящую ступеньку, и вопрос ехать, не ехать, был автоматически решен.

– Я останусь, – сказал Рыбак. – Посмотрю, что и как.

Елагин пожал плечами, что теперь-то показывать старательность.

Возчика звали Охрим Тарасович. Он был, кажется, чуть навеселе, но в полном профессиональном порядке. И играл сразу две роли: колоритного кучера и продвинутого экскурсовода. С легкостью переходил из одного качества в другое. Только что сыпал смачными украинскими прибаутками, а вот уже пошли научные факты и цифры из биографии Николая Васильевича. Дорога против ожиданий оказалась и не дальней, и вполне приличной. «Брику» валяло на проселочных волнах, но не слишком, а лишь настолько, чтобы побудить к разудалому пению. И Дир Сергеевич дал себя укачать. Заголосил немелодично, но с упоением:

Гой на горе тай жнецы жнуть,
Гой на горе тай жнецы жнуть,
а по пид горою,
яром долиною,
козаки йдуть.

Охрим Тарасович весело его поправил, насчет ого, что не «жнецы», а «жинцы». В том смысле, что женщины, жинки.

– А не чоловики, да? – показал свою осведомленность московский гость.

– Ага, – отвечал беззаботный экскурсовод. И поведал историю, что любая компания, что направляется к дубам, обязательно заводит эту песню и почти всегда поют неправильно. Так что необходимость поправлять поющих можно отдельным пунктом внести в трудовой договор.

Дир Сергеевич, очевидно, рассчитывавший поразить аборигена широтой своих музыкальных познаний и одновременно всемирной отзывчивостью московской натуры, тихо обиделся и мстительно заорал:

Попе-попереду Дорошенко,
попе-попереду Дорошенко,
веде свое вийско,
вийско сионийско,
хорошенько!