Москаль

— Вот почему он на это пошел, теперь–то все понятно, теперь–то все выстраивается в непротиворечивую конструкцию. Меньшим позором перебить больший!

— Что–то вроде того, — кивнул помощник. — Кроме того, меньший позор, что называется, не под носом, а на выезде. И есть шанс все завершить законным браком. Как отца, его понять можно. Кроме того, как он говорит, у него голова шла кругом. Ведь ситуация у них вспыхнула как порох. Пролетела искра — и ага. ну этого, как его, били оглоблей, сам Иван Тарасович ребро или два ему сломал. Еле ноги унес. Наташу накачали таблетками, она на какое–то время вроде как пришла в себя. Ну и когда вы приехали, она пребывала в состоянии что воля, что неволя — все равно! Хоть в омут, хоть в Москву!

— Отсюда и ее убийственное хладнокровие.

— Конечно.

Майор тяжело вздохнул. А потом еще тяжелее.

— Даже страшно представить, что будет с Диром.

Вздохнул даже Патолин, хотя было неясно, откуда в его плоской груди место для воздуха.

— Остается надеяться, что мы успеем раньше и как–то разрулим, Александр Иваныч.

— Пока едем — будем надеяться, а вот что делать, когда приедем и увидим, что надеяться не на что?

Помощник счел вопрос риторическим. Майор размышлял вслух.

— Самый худший вариант — меня сразу выгонят. Переживать в тишине он не умеет. Кинется извиняться перед мусульманами. Хорошо, если въедет в запой. Вся надежда на запой. У нас, кстати, есть с собой коньяк? Да есть, знаю. Если сразу же накачать его как следует и поддерживать в нужном состоянии, у нас, возможно, появится время раскрутить историю с Бурдой и Рыбаком. Уверен, они что–то там унюхали. Ведь это именно Бурду тогда кинули на три тысячи с адресом колонии.

— Я тогда еще не работал.

— Так вот я и восстанавливаю картину для совместного рассматривания. Какой–то непонятный человек в прокуратуре дал нашему Валерию Игоревичу направление: следственный изолятор на Полтавщине. Якобы там и сидит Аскольд. Это с самого начала выглядело как глупая шутка. Зачем человека тащить из Киева в Полтаву?! Но мы стояли на ушах, где уж нам было соображать трезво! Хотя именно в этом наша работа.

— Я знаю, Бурду обманули.

— Еще как, Игорь, еще как. Никакого изолятора — женская колония. Растворился.

— Надо было того парня прихватывать с собой, Александр Иванович.

— Это кто, Бурда бы прихватил?!

— Тут два объяснения, Александр Иванович. Или киевские чувствовали себя очень уверенно, даже позволили себе покуражиться. Решили задавить психологически — мол, не лезьте, ребята, слишком высокий забор.

— Или?

— Или не было никакого обманщика. Все роли сыграл сам Валерий Игоревич. И с выпученными глазами прибежал, и про три тысячи наврал, и про человека, взявшего деньги, наврал. И Сусаниным поработал — увел вашу бригаду из Киева под Полтаву.

Майор отвернул горлышко коньячной бутылки и сделал большой глоток.

— Да думал, думал я об этом. Действительно, на Бурде слишком много сходится такого, что не проверишь. А это само по себе подозрительно, почему обычный старший клерк оказался в самом центре событий.

— Ну так…

— Да не похож! Совсем, слишком! Не верю я, что человек может так перевоплощаться. Он восемь лет в фирме, и все время в виде затюканного Бурды. и вдруг расцветает целым Штирлицем!

— Но в любом случае я теперь концентрируюсь на нем.

— Да, Игорь, на нем. Вне зависимости от того, чем закончится сегодняшняя гонка. Бурда или сам все придумал, или, что вероятнее, приведет нас к тому, кто все придумал. Характерно, что Роман к нему прилип. Он падальщик, чует, откуда тянет гниленьким. И про шефа его, про Кечина, не забывай, он тот еще удав. А Кечин очень прочно связан с Катаняном.

Патолин уловлетворенно потер узкие сухие ладошки:

— Короче говоря — все на подозрении.

12

— Ой, мамо, мамо, рятуйте, мамо….

Дир Сергеевич толкнул дверь онемевшей рукой, и она охотно, по–товарищески бесшумно отворилась. Он медленно двигался в потоке этой звуковой магмы по темному коридору, приближаясь к извергающему жерлу. В каком–то смысле он уже все понял, но вместе с тем совершенно ничего не понимал. Слух желал переложить ответственность за неизбежные страшные выводы на другое чувственное ведомство, на зрение. Он двигался медленно и бесшумно, и медленнее и бесшумнее с каждым шагом. К дверному проему слева по курсу, именно из него, вместе с мучительно–бледным светом ноябрьского дня лилась столь страстная и столь отвратительная речь.

Из–за косяка Дир Сергеевич выдвинулся одним отчаянным движением, ему не хотелось выглядеть подглядывающим, он желал явиться как минимум надзирателем. Выглянул, и ничего не произошло. То есть «они» его сначала не заметили — всего лишь бледное лицо в пасмурном коридоре.

«Наследник», не произнося ни звука, отступил в темноту. Утонул в коридоре, вышел на лестничную клетку, стал спускаться по ступеням вниз, неритмично, с перебоями передвигая ноги. Миновал один пустынный этаж, другой, четвертый. И вдруг — открытая дверь. И в дверях курильщик в майке. Дир Сергеевич остановился напротив.

— Слушай, мужик, у тебя бритва есть?