Москаль

Бурда и Рыбак шли по тропинке Голосеевского леса. У заместителя майора Елагина лицо было сосредоточенное, у помощника директора Кечина — удрученное. Минуту назад он узнал, что Роман Миронович, прибывший ему на подмогу из Москвы и обещавший взять на себя весь риск операции, вынужден немедленно мчаться обратно — ввиду истерического приказа, поступившего от «наследника».

— Что там у них произошло? — в очередной раз задал расстроенным голосом недоуменный вопрос Бурда. Он уже был не рад, что ввязался в эту историю. Если от тебя не ждут инициативы, то и не проявляй ее. Те, кто не ждет, знают лучше. Первый раз финансовый «ботаник» Валерий Игоревич Бурда сделал инициативную глупость, когда разговорился в вестибюле министерства внутренних дел Украины с очень дружелюбным усатым полковником. Второй неправильный шаг — вручение трех тысяч долларов этому полковнику в обмен за нашептанную информацию о полтавской колонии. Уже этих двух попыток проявить себя было достаточно, чтобы понять: никаких других действий в том же роде совершать не надо. Пусть позор, пусть показывают пальцем, на этом все, остановись! Нет. Захотел реабилитироваться. Когда схлынули первые эмоции, очнулась память, а она у финансиста Бурды была фотографической, в том смысле, что он часто вспоминал впоследствии то, чего в самый момент наблюдения вроде как и не видел. Очнувшись как–то ночью, он, сидя в кровати, с отчетливостью увидел номер машины усатого полковника. Из министерского подъезда полковник ушел пешком. А Бурда помчался в гостиницу, где был штаб десантной бригады «Стройинжиниринга», то есть совсем в другом направлении. А спустя три минуты и совершенно случайно, переходя улицу, Бурда бросил на перекрестке взгляд, узнал в пассажире одной из «тойот» недавнего собеседника, скользнул взглядом по капоту и «сфотографировал» номер. Полковник рылся в дипломате, что стоял у него на коленях, и не видел, что его «сфотографировали».

Что бы сделал нормальный кабинетный клещ? Сообщил бы поутру кому–нибудь из силовиков фирмы: вот такая всплыла информация. Из недр памяти. Делайте с ней что хотите. Так нет, захотелось доказать, что и он, Валерий Игоревич, не калькулятор в штанах, а нечто большее. Решил, прости господи, действовать. Подгадал себе командировку в Киев. Пользуясь своими личными связями среди информированных киевлян, установил владельца машины. Но тут уж его желание действовать и иссякло. Ему только начали рассказывать об этом усатом полковнике, как тут же ему вспомнилась старинная поговорка: «Там, где ты ничего не можешь, там ты не должен ничего хотеть». Римляне правы. Вернулся в расстроенных чувствах в Москву. С Елагиным говорить ему было боязно. Собственно, именно перед Елагиным ему и хотелось себя показать. Даже очень хотелось! Делиться с Кечиным он не видел смысла и не имел желания. После исчезновения Аскольда шеф финансового департамента сделался молчалив и мрачен. Кроме того, он не скрывал своего иронического отношения к тому, как проявил себя его работник на полтавских полях. Опозорил ведомство.

Но Бурда не мог носить в себе добытую информацию. Очень кстати попался ему навстречу в офисном коридоре Рыбак. Тоже временно отставленный от важных задач, тоже желающий что–то доказать. Эти двое легко поняли друг друга. Роман Миронович быстро сообразил: неловкие раскопки финансиста вполне могут вывести и к золотой жиле. И ничто не мешает ею заняться. Елагин откровенно держит его на скамейке запасных, «наследник» вообще ударил мордой об стол. Вот будет весело, если он предъявит им настоящего хозяина, Аскольда Сергеевича. Рыбак с Бурдой снова выехали в Киев и занялись частным сыском. И вот теперь по итогам их совместной киевской работы Валерий Игоревич жалобно поинтересовался:

— А может быть, как–нибудь без меня?

— Как же можно? Только ты бачил его в лицо.

Поселились в разных гостиницах, чему Бурда был даже рад — общество Романа Мироновича действовало ему на нервы, несмотря на союзность их намерений.

И вот они встретились, как шпионы, в киевском парке. Он был очень хорош, но чрезвычайно замусорен. Как будто в роскошной шевелюре расплодилась обильная перхоть. Бумажки, пакеты, бутылки, газеты, грязные одинокие кроссовки. Крадущиеся человеческие фигурки. Но чем выше поднимаешь взгляд, тем благословеннее. Разумные, устойчивые стволы, аккуратно облетевшие ветви и сияющие необъяснимым ноябрьским золотом днепровские небеса. Нигде нет такой природной красы.

— Роман Миронович, я не могу, вы поймите… Как я буду объяснять, что я тут делаю? За четыре дня я тут уже второй раз. И это Киев, вы понимаете — Киев, в свете всего случившегося!

— А ты что, докладывал куда едешь?

— Конечно.

— Зачем?!

— А как же! Я уверен, что сейчас все отслеживается. Елагин набрал новых людей, они повсюду суют свой нос, лучше уж открыто. Я придумал себе бухгалтерскую легенду, но очень, очень…

Роман Миронович подергал своим крупным, широким носом, который, несомненно, был у него чем–то вроде дополнительного органа мышления.