Через три часа, когда от пиццы остались только корки, а графин с виски опустел, я деликатно перешёл к делу – и рассказал, почему мы здесь. Сорокин помрачнел. Понимаю, наверное, так будет разочарован каждый человек, если к нему явится в гости сын, а потом попросит об услуге. Сухо кивнув, доктор вышел в соседнюю комнату.
– Вы уверены, что он не позвонит в гестапо? – шепнула Ольга.
– Уверен, – с полным ртом ответил я, уничтожая последний кусок пепперони. – Он мне как отец. Понятно, что таких же детей у него ещё человек пятьсот, но Сорокин всегда отличался от других
Она кивает, вдыхая табачный дым. Формально Калифорнийская Республика – клон Третьей империи с японским колоритом, но вот сигареты здесь запретить не смогли.
– Они похитили вас у настоящих родителей, – замечает девушка. – Как вы можете любить человека, который отнял у вас всё? Вы просто привыкли к нему. Он вам не отец.
Я отрицательно качаю головой:
– Я не знаю своих родителей. Кем они были? Замечательные, любящие отец с матерью? Все так уверены, что неведомые папа с мамой идеальны. Даже биография фюрера засекречена, нигде нет ни слова о его отце Алоизе, кроме как – «честный человек и патриот, верный фатерланду». Ну а то, что Алоиз избивал и фюрера, и его мать, – такое запрещено говорить, антигосударственная пропаганда. Кто знает, кем бы я стал с родителями? Многие люди сами сдавали собственных детей в «Лебенсборн» – им платили компенсацию, предоставляли продуктовые талоны и льготы для проезда в автобусе. Сорокин относился ко мне как к сыну. Сами убедились, он до сих пор рад меня видеть. Да, он носил эсэсовскую форму, но, по сути, идеология доктора никогда не интересовала.
Девушка не успевает ответить – Сорокин возвращается в комнату. В руках он держит плоскую чёрную коробочку, внешний диск от компьютера. На боку привинчена эмблема, знакомая мне с детства: треугольничек, две скрещенные молнии и надпись латиницей:
LEBENSBORN
– Ты не ошибся, мне давно известна фамилия Локтева, – глухо произносит он, включив стоящий на оранжевом столе «бух». – Его привезли в Москау примерно тогда же, когда и тебя, шести месяцев от роду. Правда, в другой приют. Вскоре этот мальчик проявил неординарные способности. Вундеркинды – не редкость, но ими всегда восхищаются, а Павел Локтев был уникален – о нём часто упоминали на конференциях «Лебенсборна». Он обладал феноменальной памятью, с пяти лет разбирал и собирал «штюрмгевер», отлично стрелял, говорил на нескольких языках. В руководстве Управления имперской безопасности внимательно отслеживали успехи таких детей. Когда Локтеву исполнилось десять лет, «Лебенсборн» в Москау посетил человек, которого доктора должны были называть не по имени, а просто Врач. Старый, худой, сгорбленный. Он привёз секретное разрешение с печатью Триумвирата: отобрать детей для «Спецпроекта МГ». Врач просмотрел сотню кандидатов из десятка приютов и увёз в Берлин двоих – Локтева и ещё одного мальчика, сына французского офицера и украинской девушки, сдавшей ребёнка в приют перед смертью от лейкемии… У него была забавная фамилия – Плотвичка или Сазанчик… Так всем докторам понравилась, что даже не стали менять.
Он разворачивает ко мне экран компьютера. Я вижу фото морщинистого, седого старика.
Ольга успевает прореагировать первой:
– Господи боже мой… Да это же гауптштурмфюрер Йозеф Менгеле!
Признаюсь, тут и я с трудом удерживаюсь на стуле.
– Простите, доктор, – произношу я. – Но как такое может быть? Менгеле умер ещё в шестидесятых годах. Да и вы сами говорили мне, что его работа в Биркенау – миф, придуманный большевиками-подпольщиками с целью опорочить национал-социализм.
Сорокин вздыхает, кладёт мне руку на плечо.
– Одно из главных разочарований жизни, мой мальчик, – каждый человек имеет такое прошлое, какое ему было бы желательно забыть. Эта истина верна и по поводу любого режима. Менгеле был объявлен мёртвым в 1961 году, ты тогда ещё не родился. Телеканал «Викинг» сообщил в новостях: «опель» Врача на Анхальтерштрассе в Берлине подорвали противотанковой миной. Последовали пышные похороны, установка памятника: на деле это была спецоперация по исчезновению. Менгеле стал многим неудобен. Слухи о его изуверских экспериментах будоражили даже наших союзников-японцев. Решением канцлера Третьей империи Врача перевели на нелегальный режим работы. Официально мёртвый, он без проблем продолжал опыты в лаборатории гестапо.