Москау

– Не вынуждайте меня, – со вздохом произнёс Павел. – Я убиваю без каких-либо душевных колебаний, но я не люблю мучить людей. Только в случае необходимости.

Дрожащий палец телефюрера ткнулся в кнопку. Павел закрыл глаза.

Вопреки ожиданиям, не случилось ничего – ни грохота, ни ядерного взрыва, ни землетрясения. Мир не раскололся пополам. Просто экраны двух плазменных телевизоров, закреплённых под потолком коричневого кабинета, внезапно померкли. Юмористическая программа захлебнулась шуткой на полуслове.

Мешком осев на пол, телефюрер поцарапал лоб о дверцу шкафа:

– Что вы сделали… вы просто не понимаете, что натворили…

– Да мне абсолютно по фиг, – ласково ответил Павел. – Это не тот момент, чтобы вдаваться в философию. Империи остался от силы день, может быть – два. И никакое телевидение её не спасёт. Всему нашему миру пришёл конец – просто потому, что…

Он хотел добавить новость, известную только ему, – но передумал.

– Зачем я так поступил… – трясся на ковре телефюрер. – Вы же всё равно меня убьёте…

– О, преклоняюсь перед вами. Тут вы ни в коей мере не ошиблись.

Обойдя телефюрера, Павел выстрелил ему в затылок. Затем, тщательно прицелившись в электронную панель, он открыл огонь сразу из двух пистолетов, уворачиваясь от пластмассовых обломков. Огоньки панели погасли – все до одного.

Телевидение умерло и не скоро вернётся к жизни.

Павел вздохнул. Впервые за много лет ему стало легко и свободно.

Разблокировав дверь, он вышел в студию. Со всех сторон уже слышался грохот кованых подошв: к кабинету спешила охрана, солдаты из зондеркоманды «Феникс».

Павел подумал, что никогда ещё не убивал немцев.

Впереди бежали двое – слишком молодые, слишком горячие. Один – рыжий, рослый, другой – тёмный, с белой кожей. Первому пуля попала в голову, он рухнул, завертевшись волчком, второму разорвала горло – солдат осел у стены, заливая её фонтанчиками крови.

– Перед казармой, у городских ворот… – замурлыкал себе под нос Павел.

Он хорошо запомнил эту песню, на всю жизнь. Её обожал напевать штурмбаннфюрер Золльман, когда, взяв цепкими пальцами за ухо, отводил его в подвал «Лебенсборна».

Опрокинув стол в студии, Локтев укрылся от пуль.

Он привык стрелять так, чтобы ни один патрон не пропадал даром. Патроны ведь стоят денег, а скупости учила вся система Третьего рейха – не выбрасывали даже стриженые волосы узников в трудовых лагерях: ими набивали спальные матрасы для ночлежек.

Снова выстрел – ещё один чужак в серо-зелёной форме, вскрикнув, рухнул ничком.

– Где фонарь, как и раньше, свет на нас прольёт…

По нему били в упор из автоматов – противник не думал об экономии. Лицо изранило осколками компьютеров, щепами от стола. Четыре или пять пуль попали Павлу в грудь и ногу, – он лишь поморщился от боли, продолжая стрелять. К его счастью, у немцев не было гранат, иначе бой закончился бы значительно раньше. Он это знал – в здание телецентра разрешалось проносить только лёгкое стрелковое оружие, даже охране.

– Будем с тобой у этих стен…

Сквозь стрельбу были слышны крики офицера, отдававшего команды, и солдат, отвечавших ему. Чужой язык. До какой степени он ему чужой – просто потрясающе. Почему это не чувствовалось раньше? Павел перезарядил последнюю обойму, уложил ещё двоих нападавших – спокойно, как в учебном тире. Что-что, а это он умел делать.

– С тобой стоять, Лили Марлен…

На полу студии в лужах крови, среди битого стекла лежали люди. Он не считал, сколько, но больше двух десятков, уж точно. Никто не стонал – раненых не было, только мертвецы. В пистолете осталась одна пуля: Павла это не беспокоило. Он выстрелил в серую тень, метнувшуюся к нему, – тело шутце повисло на краю стола, дёргаясь в конвульсиях.

– Сдавайся! – услышал Павел хриплый крик – на его родном языке.

– Сейчас, – обещал он по-немецки. – Будьте добры, подождите минуточку.

Термограната отлично помещалась в левый рукав: вытянутый столбик, похожа на толстый карандаш. Сильнейшая взрывчатка, достаточно, чтобы танк уничтожить. Он выставил цайтшальтур на одну минуту вперёд и, подняв руки, поднялся во весь рост – в залитом кровью майорском мундире. Щёлкнул выстрел, на груди расплылась новая кровавая клякса, – у одного из солдат не выдержали нервы. Павел пошатнулся, но устоял. Уцелевшие люди в болотной форме окружили его, сжимая «штюрмгеверы». Из заднего ряда вышел майор, он смотрел на Павла с недоумением и ненавистью. Обычный, самый типичный уроженец Германии – светлые волосы, чуть оттопыренные уши, тонкий нос.

Приблизившись к пленному, майор с силой ударил его по лицу.

Сквозь ткань рукава Павел увидел: на термогранате зажёгся красный огонёк.

– С тобой, моя Марлен… – сказал Павел офицеру, улыбаясь разбитым ртом.

…Помещение студии заволокло дымом взрыва.

Глава 6. Затемнение (рейхскомиссариат Москау, все города, все улицы)

Никто сначала не понял – что именно произошло.