Москит

Тео рассмеялся. Впервые за несколько лет он рассмеялся.

— Я писал.

— Тео, — голос агента звучал почти истерически, — Тео, ты пропадаешь на годы — и заявляешь, что писал? Как ты можешь так поступать со мной? Ты знаешь, что я из кожи вон лез, разыскивая тебя? Даже хотел поехать в проклятую твою страну, но МИД рекомендовал воздержаться от путешествия. Твои соплеменники оказались самыми настоящими извергами, так что я послушался. Ну, рассказывай, что случилось. Ах да, вот еще что! — сам себя прервал агент. — Ты теперь богат! У фильма был оглушительный успех. И говоришь, снова пишешь? Рассказывай!

— Лучше письмом, — отозвался Тео, говорить ему уже расхотелось.

И он написал. Не доверяя своему голосу, он предпочел написать.

Эта книга о надежде. Об умении выживать. О войне и о равнодушии. Но ты не прав. Не все мои соотечественники — изверги. Извергов везде хватает, не только здесь.

Вместе с письмом он отправил первую часть новой книги.

18

После выставки в Мюнхене у Рохана прошли еще две в Венеции. Четыре последних года он работал с маниакальным упорством, ловил каждую минуту солнечного света, допоздна не покидая студии. Джулия начала собирать отзывы о нем в отдельную папку. Она была рада, что Рохан вернулся в искусство. Грозовые годы в тропиках как будто забылись; сторонний наблюдатель сказал бы, что оба, и Рохан и Джулия, справились с горем. Рохан стал мягче, реже выходил из себя, а Джулия, со своей стороны, довольствовалась меньшим. Они постарели, но Джулия в душе считала, что возраст обоим пошел на пользу. В общем и целом они были довольны жизнью. Джулии изредка даже удавалось вывести мужа в свет — на обед к кому-нибудь из ее новых друзей. Они больше не ссорились ежеминутно, как первое время в Италии. Трения в их браке, похоже, остались позади, но искра погасла. Оба жили спокойно, осторожно, избегая проблем, опасаясь любой новизны. А брызжущий свет и черные тени прошлого словно вычеркнули из памяти. Разве что в полотнах Рохана — сдержанных, печальных и призрачных — прошлое словно проступало. Джулия понимала, что Рохан — изгнанник и навсегда останется изгнанником. Теперь он не часто открывал ей душу. Однажды, в один из таких редких моментов, Рохан прочитал ей небольшую заметку в английской газете.

Лондон захлестнула волна преступлений, связанных с кредитными карточками. В столице орудует шайка мошенников родом из Шри-Ланки. Согласно заявлению представителя Министерства внутренних дел Великобритании, несовершеннолетним правонарушителям, в настоящее время ожидающим суда, может грозить депортация в Шри-Ланку — несмотря на акты насилия, которые по-прежнему отмечаются на острове. Тамильские юноши, покинувшие родину в надежде помочь своим семьям, доведенным до нищеты, возможно, вскоре вернутся с позором и окажутся в гораздо худшем положении. Общеизвестно, что многих тамилов, которые сбежали за границу и тем самым ускользнули от вербовки в партизаны, по возвращении ждет казнь.

— Как видишь, ничего не изменилось, — сказал Рохан. — Изгой всегда остается изгоем. У нас ничего не осталось, кроме воспоминаний. Будем надеяться, что и девочка нашла в них опору.

Итальянские газеты теперь не обходили Рохана вниманием. Критики отмечали его дар изображать утрату, и отчужденность, и теплоту, что хранит память. Джулия читала все статьи, но никогда не обсуждала. Так и шли годы. Так они и жили — не сказать чтобы очень хорошо, но и не плохо. По крайней мере, они были свободны.

Как-то в конце лета Рохана представили галеристке из Англии. Элисон Филдинг держала небольшую галерею в Лондоне. Она видела его картины на международной выставке в Базеле, и не хотел бы он показать ей слайды последних работ?

— Лондон? — удивилась Джулия. — Ты ведь не хотел выставляться в Лондоне?

Рохан не был в английской столице с того дня семь лет назад, когда они с Джулией разыскивали Нулани. Впрочем, как и Джулия. В Англию она так и не выбралась. Незначительные проблемы, разногласия с Роханом — словом, каждодневные мелочи — в конце концов убедили ее, что не стоит ворошить прошлое. Слишком велики были потери, слишком многое в жизни ненадежно, чтобы бередить старые раны. Однако к началу осени, когда еще шумела листва, не сорванная холодными ветрами, у Рохана появилась причина вновь побывать в Лондоне. Элисон Филдинг пришла в восторг от его согласия.

«Жду вас с нетерпением, — писала она. — Привезите несколько холстов. Условия обсудим. Мне очень нравятся ваши картины».

Джулия была связана работой, и Рохан отправился в Лондон один. Английская столица встретила его мягким теплом бабьего лета. Приткнувшаяся в уголке Клеркенвелла галерея оказалась меньше, чем он ожидал. Рохан едва не проскочил мимо. В окне у входа были выставлены две картины: одна черная на густо-красном фоне, другая мраморно-белая. Что-то в них зацепило Рохана, и он замер, озадаченный.

— Ага! — с улыбкой приветствовала его Элисон Филдинг. — Вы заметили мой второй талант из Шри-Ланки! У меня есть еще картины этого же автора. Пойдемте, покажу.