Московии таинственный посол

— Ему? Не знаю. Впрочем, они друг другу ни в чем не уступят. Кто знает, может, дьявол в преисподней держит чучело графа и тоже готовится к схватке… Да вы сами отлично понимаете, что это шутка. Поднимемся наверх и побеседуем. Я рад, что вы откликнулись на мое письмо и нашли возможным приехать сюда.

Затем в зале у огня они говорили о многом и разном. Пани Регина вспоминала Торквани. Но сравнения с Поссевино Торквани не выдерживал — маленький суетливый старичок. Куда ему тягаться в чем бы то ни было с этим смуглым, как слива, отчаянным, легким в движениях и смелым в поступках человеком! Пани Регина была чувственна, но не сентиментальна. И потому она лишь самую малость, слегка пожалела бедного Торквани. Слеза собралась было затуманить ее взор, но светлая пани превозмогла себя и улыбнулась собеседнику. Слышал ли кто-либо их разговор? Вряд ли. Разве что небо? Поссевино предусмотрительно проверил, нет ли кого за коврами, не забыли ли отойти от дверей слуги. Но пани Регина помнила всю беседу слово в слово.

Она.Как-то раз один добрый человек сказал мне, что изобретение книгопечатания — великое зло. Ересь может стать тысячеглавой. Дурные мысли теперь уже не будут умирать вместе с дурным человеком. Они останутся жить в книгах. А книги, если их не сжечь, вечны.

Поссевино.Да, книги, если их не сжечь, вечны. И так же вечны мысли, в них спящие. Но стоит раскрыть книгу, как спящая мысль перестает быть спящей. Она пробуждается и становится как бы нашей собственной мыслью, если мы с нею согласны. Добрый человек, о котором вы говорили, светлая пани, ошибался, полагая, что книги способны нести лишь ересь. Они могут нести и добро, если писал и печатал их добрый человек. Тогда они будут нести свет истинной веры и благодати.

Она.А если их напишет человек злой?

Поссевино.Тогда беда, светлая пани. То, о чем я сейчас буду вас просить, очень важно для всех нас. Вдвойне опасно, если ненужные нам книги станет писать и печатать человек умный, а то и талантливый. Мне кажется, именно с таким мы и имеем дело.

Она.Что же я должна сделать?

Поссевино.Об этом вам расскажет граф.

Она.Опять граф. Но почему он — везде и повсюду? Отчего вы не хотите сказать мне сейчас то, что передадите позднее через него?

Поссевино.О главном я уже сказал. Подробные указания — дело графа. Он будет с вами говорить. Кстати, передайте ему вот это письмо.

Она.Скажите честно: я кажусь вам лишь стареющей женщиной, и не более?

Поссевино.Вы будете всегда прекрасны. Прекрасны и умны. Иначе я не обратился бы к вам с просьбой помочь направить талант этого человека на общее благо. Итак, слушайте внимательно…

Она слушала и думала о том, с какой радостью бросилась бы на грудь этому человеку и каким счастьем было бы убедиться, что он ее не отталкивает.

Стучали колеса. Дремала светлая пани Регина Челуховская. И сквозь дрему слышала голос Антонио Поссевино.

Грустно стало в Остроге

Грустно стало в Остроге после отъезда печатника, сообщал Дионисий. Правда, типография на ходу: печатает книги, станок до ночи стучит. Князь собирается открыть еще одну, в Киеве. Пошлет туда шрифты и прессы из острожской. Острог растет. Заложено много каменных домов. Видели ли Рим, Афины и Константинополь такое строительство? Но с отъездом печатника как будто бы в Остроге чего-то стало не хватать…

— Конечно, не хватает именно его, — сказал однажды князь. — И не пойму, люблю я Федорова или ненавижу. Непонятный старик. Вечно спорит. Если не спорит, то молчит зловредно, будто не соглашается со мной. А теперь, говорят, вовсе обо мне худо думать стал.

Дионисий заметил, что, может быть, на самом деле такого и нет. Недоброжелатели хитры на выдумки. Могли специально пустить сплетню, чтобы поссорить князя с печатником.

— Это верно, — согласился князь. — Но я знаю и другое: не признает московит моей власти над землями, реками, озерами, людьми. Не понимает он или не хочет понять, что не только города и села, но птицы, которые летают в моих лесах, рыбы, плавающие в моих реках, — это мое, мое! Даже боги здешних краев — мои! Да что там боги — дьяволы и лешие мои! Но иной раз думаю я, что печатник мнил князем себя. Будто бы один князь — это я, а второй — он. Ходил он тут на рыбалку, сидел на берегу… Но разве считал он, что сидит на берегу моей реки?

Дионисий согласился с князем, что печатник действительно своеволен, иной раз бывает резок, не признает авторитетов, но человек честный.

— Гордость, — ответил князь, — привилегия людей владетельных и могущественных. Если же в гордецы рвется бедняк — это обычная заносчивость. А как ты полагаешь, Дионисий, может случиться, что внуки или правнуки наши вдруг признают печатника великим праведником, чуть ли не святым?

Хитрый Дионисий ответил уклончиво: до святого, мол, далеко. Да и с какой стати? Разве принял печатник муки во имя веры? Ничего подобного. Но народ любит своих просветителей и учителей.