Московии таинственный посол

— Этого, милочка, я и сам не знаю, — спокойно сказал граф. — Письмо московиту — вы его напишете сегодня же — я хотел бы прочитать до того, как его отправят по адресу. Вот в каком направлении будет развиваться в ближайшие дни жизнь нашего театра. А сейчас мне пришла пора поиграть на трубе.

— Как! Опять? Я давно хочу спросить…

— Спрашивайте…

— Вам действительно доставляет удовольствие…

— Игра на трубе? Нет, милочка. Но, как мы только что говорили, у каждого своя роль. У меня — роль человека с трубой, с коллекцией повозок и прочими странными коллекциями. Без этого всего меня слишком легко было бы раскусить. А так даже вы, моя милая, по сей день не знаете, за кого же именно двадцать два года назад вышли замуж — за дьявола или паяца.

— Кажется, все же за дьявола.

— Ну, может быть, может быть. Но не принимайте этого факта близко к сердцу.

Новая роль прекрасной Регины

Печатнику принесли записку от графини Челуховской.

— Ответа не надо, — сказал посыльный.

Графиня просила прийти к ней после десяти вечера, захватив с собой эту записку, но о визите никому не говорить.

Он узнал почерк. И вспомнилось — Геворк… Смерть Тимошки Турка… И Корытко… Впрочем, к Тимошке Турку этот почерк и письма на цветной бумаге отношения не имели. Но все события той поры так сплелись, что невольно казалось, будто с записок начались несчастья не только для Геворка и Корытко, но и для Тимошки Турка с Роксоляной.

Итак, снова записка и снова свидание. Только на этот раз адресована она уже не Геворку, а ему самому.

До самого вечера печатник писал письмо, которое запечатал и отдал Гриню.

— Давай поиграем в тайны, — сказал он ученику. — Вот запечатанный конверт. В нем важные сведения. Но вскроешь ты его завтра утром.

— Ты уезжаешь, Иван Федорович?

— Узнаешь завтра.

Когда печатник ушел, Гринь повертел у свечи конверт. Он был запечатан перстнем печатника, на сургуче — знак печатника. Как дворянин (милостью Ходкевича), он имел право на собственный герб.

«Сошел с ума старик, — подумал Гринь. — Конечно, сошел с ума…»

Тем временем печатник добрался до дворца Челуховских. Слуга повел его в зал, где свечи не горели, лишь пламя камина плясало по стенам. Он видел силуэт графини, но не ее лицо.

— Здравствуй, печатник! — сказала она. — Давно хотела с тобой познакомиться. Пусть тебя сегодня ничто не удивляет. Ты ведь слыхал о добрых феях и волшебницах? Считай, что перед тобою одна из них.

— Нельзя ли побольше света? — спросил Федоров.

Графиня ударила молоточком в настольный гонг.

Вошел дворецкий. Зажег канделябр.

Графиня указала Федорову на кресло у огня и сама села у маленького, инкрустированного перламутром столика, на котором стояли два налитых бокала и оплетенная бутылка вина.

— О, как красиво ты одет! Мне и не говорили, что ты щеголь!

— И не могли сказать, — ответил печатник. — Я уж и забыл о щегольстве. А кафтан — подарок.

— Чей? Князя Острожского?

— Так ли важно?

— Мне что-то неспокойно, когда гляжу тебе в глаза… Ты странный. Может, ты колдун?

— Нет. Но чтобы не смущать, постараюсь отводить взгляд.

— Я хозяйка и потому предлагаю тост: за знакомство и за добрые отношения.

— Хорошее вино, — сказал Федоров.

Она заговорила по-итальянски. Печатник и бровью не повел. Он слушал.

— В этом городе можно помереть с тоски. Небо такое низкое, что тучи за крыши цепляет. Ни музыки, ни праздников. Мне скучно здесь. Очень скучно. И я давно слежу за тобой.

— Каким образом? — спросил печатник. — Из окна?

— Ну, не только. В наше время найдется немало людей, которые за один-два злотых готовы разузнать о своем ближнем все, что тот хотел бы скрыть. Ты много ездил?

— Достаточно.

— Краков, Москва, Вильно, Львов, Острог, Константинополь, Афон, Вена…

— Во всех этих городах я бывал.

— А еще в каких?

— И в некоторых других. Уже позабыл.

— Сейчас я говорю с тобой по-итальянски, а ты отвечаешь мне по-польски. Ты выдал себя. Значит, ты знаешь итальянский?

— Очень плохо. Говорить не рискую, но понимаю.

— Хочешь еще вина?

— Спасибо. Я уже пил.

— Ты удивлен, что я пригласила тебя?

— Не слишком. У меня был друг, которому тоже назначали свидания. Правда, друг был неосторожен и за это поплатился… Но в этом городе тайные свидания в моде.

— А ты осторожнее своего друга?

— Да, осторожнее.

— И не боишься меня?

— Нет, не боюсь. Я уже никого не боюсь.

— Плохо мы с тобой разговариваем. Без доверия друг к другу.

— Ну а откуда доверию взяться? — спросил он.

— Может быть, ты прав.

Глаза его были спокойны и холодны.

— Ты знаешь, что я богата?

— Знаю.

— И, честно говоря, ума не приложу, что мне с деньгами делать. Нищим жертвую. Говорят, они, прослышав о том, потянулись сюда из Луцка, Галича и Пшемысла. И на церковь даю. Не жалею. В скупости меня еще не обвиняли. А у тебя долги. Полторы тысячи злотых.

— Две тысячи четыреста, — поправил графиню печатник.

— Неужели? Значит, мне неверно донесли. Сделаю, кому следует, выговор.

— Напрасно. Наверное, тут вина на мне. Я слишком скрытен.

— Я могу, печатник, помочь тебе. Так, как никто не помогал. Ни московский царь Иван, ни гетман Ходкевич, ни князь Константин.

— А что попросишь взамен?