Московия. Легенды и мифы. Новый взгляд на историю государства

Отметим далее еще одно обстоятельство, которое увеличивает в наших глазах значение «Извета», придавая ему самостоятельную ценность. По словам Варлаама, он сам предупредил Годунова о замыслах мнимого царевича. Тогда Борис отправил его в Самбор вместе с неким Яковом Цыхачевым. Дмитрий догадался, что это убийцы, подосланные Борисом. Якова казнили. Что касается самого Варлаама, то он будто бы был посажен в тюрьму, откуда его освободила Марина лишь после отъезда Дмитрия. Конечно, весь этот рассказ во многом не ясен. Однако в основе своей он подтверждается свидетельством самого Мнишека. 18 сентября 1604 года сандомирский воевода пишет Рангони, сообщая ему, что Борис подослал было убийц к царевичу. Кто-то из русских открыл заговор и был казнен в Самборе. Фраза Мнишека построена крайне неудачно. Разумеется, никто не казнил доносчика; ясно, однако, что этой жертвой был русский человек. По этому поводу необходимо заметить следующее. Русские летописи ничего не говорят о казни. Не упоминают о ней и польские свидетели, за исключением Мнишека. Почему же знает о том Варлаам? Очевидно, в распоряжении его были источники, недоступные для других.

Впрочем, можно быть хорошо осведомленным и в то же время недостаточно беспристрастным свидетелем. Как раз с этой стороны Варлаам внушает некоторые подозрения: его аргументы зачастую неубедительны, к тому же у него были вполне определенные связи с правительством. Вот почему мы ссылались лишь на те его показания, которые могут быть проверены. Но оставим этого единомышленника Шуйских и обратимся к свидетелю другой стороны. Мы подразумеваем князя Катырева-Ростовского. Как известно, он был в родстве с Романовыми и разделял их политические взгляды. Официальное положение его было блестящим. Князь Катырев-Ростовский подписывал избирательную грамоту Бориса Годунова. Он же играл видную роль при бракосочетании Дмитрия с Мариной в 1606 году; два года спустя в такой же роли ему пришлось выступать на венчании Василия Шуйского с одной из своих родственниц. Однако все это нисколько не изменило образа мыслей Катырева-Ростовского. Он остался верен своим прежним убеждениям, за что впал в немилость и после целого ряда испытаний вернулся в Москву только в 1613 году, когда на престол взошел его шурин, Михаил Романов. Князь Катырев-Ростовский оставил после себя записки, которые имеют для нас чрезвычайную важность. Отличительной особенностью этого документа является уже сам его стиль. Он серьезен и строг. Изложение ведется в умеренном тоне; автор, очевидно, старался быть выше пристрастий. Во всяком случае, перед нами — свидетельство интеллигентного и многоопытного человека, которому отлично известна закулисная сторона событий. Его трудно заподозрить в недобросовестности или сознательном извращении фактов. Только однажды Катырев-Ростовский дает волю чувствам и разражается длинной и страстной тирадой, когда оценивает деяния Дмитрия. Князь осыпает Самозванца проклятиями. В его глазах новый царь — не кто иной, как монах-расстрига из Чудова монастыря Гришка Отрепьев… Вообще, в суждениях своих о Дмитрии Катырев-Ростовский выражает господствующие взгляды противников Самозванца.

Обращаясь к русским летописям, мы должны отметить, что при всех своих различиях в области политических и всяких иных симпатий они сходятся в вопросе о личности Самозванца.

Еще один документ: «Записка» Льва Сапеги.

Документ адресован Сапегой королю. В ней подробно излагается вся история Дмитрия. Сапега отождествляет Дмитрия с неким Григорием Богдановичем Отрепьевым. По его словам, последний был монахом не столько по призванию, сколько поневоле. Во всяком случае, в течение двух лет он состоял дьяконом Чудова монастыря и одновременно служил у патриарха Иова. И тут же канцлер добавляет, что Отрепьев был из сыновей боярских; таким образом, вопреки утверждению некоторых лиц, он не имел ничего общего с простонародьем. О донесении Вишневецкого Сапега прямо не упоминает. Однако, несомненно, он имеет в виду именно этот документ, говоря о «грубых ухищрениях», которыми Дмитрий подтверждает свои наследственные права на русский престол. По мнению канцлера, сами русские создали ореол вокруг личности претендента. Из ненависти ли к Борису Годунову или же в силу слепой преданности своей прежней династии, но они радостно приветствовали в его лице Дмитрия подлинного сына Ивана IV. Далее Сапега приводит ряд фактов, изобличающих самозванство Лжедмитрия. Он напоминает, что еще до вступления мнимого царя в столицу, еще, может быть, в Туле, некоторые из русских людей уже признали в нем беглого монаха и бывшего дьякона Гришку Отрепьева. Затем, уже когда Дмитрий утвердился на престоле, кое-кто из духовенства и мирян открыто говорил о нем как о воре и обманщике. В числе этих лиц был родной дядя царя.

Что касается дяди, то царь попытался привлечь его на свою сторону соблазнительными обещаниями. Когда же это не помогло, Дмитрий отправил его в отдаленную ссылку, где несчастный и пропал бесследно.