Московская экскурсия

Облаченные подобным образом, мы проследовали через несколько детских комнат. Я с радостью отметила, что увиденное смутило даже Профессоров. В комнате для двухлеток несколько маленьких старичков сидели за столом и старались не пролить кашу на свои передники. Они выглядели серьезными и угрюмыми, словно понимали смысл плаката, протянутого через всю комнату. Гид перевела его для нас. «Игра — не забава, а подготовка к труду». Так-то, детки!

На одной стене висел портрет — ангельского вида мальчик в шелковой рубашечке с рюшами и синих бархатных штанишках. Заметив, что я приподняла брови,  переводчица с  восторгом пояснила: «Это Ленин, когда он был ма-а-алень-ким». Старички, оторвав взгляд от тарелок, мрачно покосились на портрет, их ложки застыли в воздухе. Так начинается обожествление.

Ясли отнюдь не блистали чистотой, и я невольно задавалась вопросом: зачем нам выдали халаты — чтобы защитить детей от нас или нас от детей? Полагаю, скорее последнее.

Кто такой Василий Блаженный? В его честь воздвигнут собор, возвышающийся на Красной площади. Не могу назвать его образцом дурного вкуса, на мой взгляд, вкус тут отсутствует начисто — нагромождение одного архитектурного кошмара на другой. Весьма удачно, что именно его превратили в антирелигиозный музей. Так же как и Исаакиевский собор. Здесь нет маятника, зато есть плакат, которому Святой Исаак наверняка позавидовал бы. Я обнаружила его в одной из малых часовен: довольно безвкусная, вычурная советская версия святого Георгия, убивающего дракона.

Внизу — представители пролетариата сжаты в кольцах огромного чудовища, изрыгающего пламя и наделенного железными когтями. Чуть повыше — дьяволы в цилиндрах (явно буржуи) подливают масло в огонь и копьями и трезубцами подталкивают пролетариев в объятия чудовища. Но помощь близка. Вот и освободитель! Он изображен на фоне ярко-синего неба, в ореоле героя, а за ним следует святое воинство. Голова в ореоле принадлежит Ленину, не составляет труда разглядеть и его соратников: Сталин, Калинин, Молотов и др. Не удивительно, что Белая армия, изображенная в правом углу, удирает во всю прыть. Сие произведение сродни ранней живописи — не столько по художественным достоинствам, сколько по способности вызывать сильные чувства. Вынуждена признать: картина заставила меня поверить в правоту Первого Профессора: возможно, мы и правда имеем дело с новой религией. Очень неприятная мысль!

Т. спросил меня в письме, согласна ли я поехать с ним и 3. в Новгород на Украине[17], но, сколько я ни умоляла и.ни улещала, «Интурист» мне этого не позволил. Мой маршрут — Ленинград, Москва, Нижний Новгород и Волга — не может быть изменен. Почему? Причину мне не объяснили — нет, и все. Но ведь мне даже не понадобится переводчик: я буду с Т. и 3., а они оба говорят по-русски и смогут позаботиться обо мне? Нет. Бесполезно. На все один^гтвет — отказ. Это тюрьма! Россия — сплошное отрицание. Попроси — и тебе откажут.

Да, все ваши письма ко мне были вскрыты. Я этого не вынесу. (Понимаю, что придется, но от этого ничуть не легче. И все же я убеждена, что неограниченная свобода личности так же плоха, как отсутствие свободы вообще. Однако храню эти мысли при себе. Сердцем и разумом я твердо за свободу личности. Возможно, эти банальные мысли — результат моих постоянных споров с Профессорами: я так устала быть реакционной и перечить им во всем!)

4

Самое счастливое место, которое я видела в России, — это московская тюрьма. Нет, правда. Живи я в России, меня туда бы как магнитом тянуло. Мы оказались там в воскресенье или, точнее — на пятый день недели, что одно и тоже (в этой стране Бог отдыхал на пятый день), поэтому никто не работал[18]. Само по себе это приятно и непривычно. После получасового статистического отчета: «От пяти до десяти лет за убийство; на время уборки урожая заключенных выпускают из тюрьмы под честное слово; в России преступность ниже, чем где-либо в мире, и т.д.» — директор пустил нас к заключенным. Никто из них, похоже, не был заперт, одни лежали на койках (в четыре яруса под самый потолок, как в кубрике на корабле, стены украшены вырезками из газет и неизменными портретами Ленина и Сталина), другие расхаживали туда-сюда, не выпуская из рук свои матрасы, а некоторые вообще били баклуши. Несмотря на грязь и невзрачность обстановки, лица заключенных сияли радостью. А почему бы и нет? Антиобщественный поступок, который привел их за решетку, стал для них глотком свободы, позволив вырваться из общей массы. Проявление индивидуальной воли, видимо, воспринимается в России так же, как приступ запоя на Западе: это огонь, который очищает.

Мои соотечественники — те, кто жаждет крови, — наверняка станут твердить: «Они показывали вам только самое лучшее!» Но вряд ли эту тюрьму можно назвать образцовой, и поразила меня не она, а люди, которых я там увидела. Право слово, даже Советское государство не может заставить шайку людей всех сословий и рангов изображать неподдельное счастье перед случайно забредшими к ним туристами.