Московская историческая школа в первой половине XX века. Научное творчество Ю. В. Готье, С. Б. Веселовского, А. И. Яковлева и С. В. Бахрушина

Допросы московских историков велись уже после того, как Тарле и Платонов дали компрометирующие показания, что по логике того времени уже предопределило их судьбу. Показания, полученные в ходе следствия, достаточно точно передавали реальные взгляды историков. По справедливому мнению М.В. Мандрик, специально исследовавшей следственное дело Готье: «Показания Готье о его коллегах, политических взглядах и отношении к советской власти во многом перекликаются с дневниковыми заметками… Это позволяет предположить, что на допросах ученый был предельно честен… в изложении своих общественно-политических воззрений»[1143]. Так, например, про Яковлева Готье говорил: «Мысли о возможных изменениях в советской системе Яковлев, насколько мне известно, никогда не связывал с иностранной интервенцией и с белой эмиграцией, возвращение которой он рассматривал как величайшее бедствие. Изменения он считал возможным со стороны крестьянства… Как человек очень независимых взглядов, Яковлев ставил буржуазно-либеральную интеллигенцию очень низко и говорил, что нет лучшего юмористического чтения, как чтение „Русских Ведомостей“ за эпоху Временного правительства»[1144]. Несмотря на то что эти показания были получены под давлением, суть взглядов Яковлева, видимо, передана верно. Бахрушину была дана следующая характеристика: «Не монархист, хотя происходит из крупной буржуазии – человек с социалистическими взглядами, приобретенными в дореволюционное время». Далее он утверждал, что в последние годы Бахрушин активно интересуется марксисткой литературой[1145], что совпадало с методологическими поисками историка. На вопросы о существовании военной организации Готье отвечал отрицательно, хотя и не отвергал фактов существования кружков, где обсуждались злободневные политические проблемы. В допросах проскользнуло и признание Готье в том, как он видит свое место в советской системе: «Я полагал, что все люди со специальными знаниями будут нужны и пролетариату; я не делал попыток бежать или эмигрировать и убежденно остался при своих обязанностях преподавателя вуза и библиотекаря, какие я в то время занимал. Я был убежден, что раз я внутренне революцию принял, то всякая борьба против нее исключается для меня навсегда. Я пришел к этому сознанию добровольно и остаюсь ему верным до сих пор; я решил работать далее и в Румянцевском музее, был и одним из первых, кто стоял за немедленное фактическое сотрудничество с Соввластью. Вполне искренне и с полной честностью исполнял свои прямые обязанности, гражданские и научные… я полагал, что я выполняю все, что от меня требуется в новой жизни, и что мои обязанности к Соввласти исчерпываются»[1146]. В общем-то, здесь Готье выразил мнение большинства своих коллег: надо честно работать для спасения культуры и в условиях новой власти. В этом смысле, видимо, не стоит разделять категорического мнения Б.В. Ананьича, А.Н. Цамутали и В.М. Панеяха о нерепрезентативности дела как исторического источника. Безусловно, это дело было сфабриковано, но если проводить сверку показаний с другими источниками, то можно выявить много интересных вещей, в частности общие черты мировоззрения его участников.

Непрекращающиеся допросы давались очень тяжело уже немолодым ученым. Так, с Яковлевым случился сердечный приступ. Его жена, Ольга, просила помощи у Покровского. 16 ноября 1930 г. она писала всесильному главе Наркомпроса: «Здоровье его уже сильно пошатнулось – никогда не страдав прежде сердечными болезнями, он перенес в тюрьме несколько сердечных припадков… он доведен до того состояния, когда человека можно обвинить в чем угодно»[1147]. Она просила Покровского дать ОГПУ разъяснения по поводу личности своего мужа, думая, что это облегчит его положение.

Фигура Покровского неоднократно всплывала в неофициальных беседах подследственных. Известный петербургский историк и культуролог Н.П. Анциферов, также проходивший по «Академическому делу» и оказавшийся в одной камере с Бахрушиным, впоследствии вспоминал о своих беседах с ним. Он писал: «Бахрушин рассказал мне много интересного о нашем деле. В основе его лежали разговоры на квартире у С.Ф. Платонова, в которых высказывались критические суждения, касательно политики партии и правительства, особенно доставалось профессору Покровскому, которого очень не любили и называли „гнусом“». В записках проскальзывает и любопытное наблюдение над политическим мировоззрением Бахрушина. По свидетельству Н.П. Анциферова, историк считал, что старая «интеллигенция обанкротилась»[1148]. Это в очередной раз указывает на то, что в послереволюционное время Бахрушин придерживался так называемой «веховской идеологии».