Московская историческая школа в первой половине XX века. Научное творчество Ю. В. Готье, С. Б. Веселовского, А. И. Яковлева и С. В. Бахрушина

Бахрушин и Яковлев сильно отличались характерами: «Но главное, что нас разделяло, была разница тем перамента: горячий, отдававшийся с головой чувству, страстный в симпатиях и антипатиях, А.И. Яковлев раздражался часто моим индифферентизмом во многих вопросах, волновавших его пылкую душу, прямолинейный до несдержанно сти, он не мог примириться с моей податливостью на компро мисс. Но обоюдное чувство прочной дружбы и доверия оста лось, и, хочется верить, останется до конца наших дней, не изменилось с его стороны трогательная, почти нежная вни мательность старшего к младшему, а с моей, восторженное преклонение перед силой его таланта; и эта взаимная связь личной и научной дружбы скрепилась еще теснее не только общностью научных интересов, не умиравших, а наоборот, возраставших с годами, но и дружескими отношениями, сло жившимися между мною и его семьею…»[366].

В данном отрывке важно подчеркнуть, что близость двух ученых базировалась не только на личной симпатии, но и на общности научных интересов, а это важная коммуникационная характеристика научной школы.

Не меньший интерес представляет и бахрушинская характеристика Веселовского. С ним у Бахрушина установились не такие тесные отношения, как с Яковлевым, да и к некоторым работам Веселовского Бахрушин относился несколько скептически. Он признавал за ним большую эрудицию и знание архивного материала, способность к тонкому источниковедческому анализу, но многие черты его исследовательского почерка Бахрушина не устраивали. «Здесь я впервые познакомился с С.Б. Веселовским, о котором я так много слышал до тех пор от А.И. Яковлева и Ю.В. Готье, и мог лично оценить этого „русского Моммсена“, как его шутливо любил называть Ю.В. Готье, сочетавшего в себе противоположные свойства крупного ученого и капризного ребенка, европейски образованного homme de lettres и подьячего московского приказа, в котором своеобразно сплетались широкое и всестороннее знание печатных и архивных источников с большой узостью исторической мысли, и мелкое тщеславие и эгоизм с радушной готовностью прийти всегда на помощь начинающим неофитам. Сибарит и неутомимый труженик, он всю жизнь посвятил кропотливой исследовательской работе. Никто, как он, не знал русских архивов; его собрание копий с архивных документов не имело себе равного. И свои знания, и свои коллекции он одинаково охотно, с искренним удовольствием, открывал и друзьям, и случайным знакомым, и молодежи; но его советы в области научных вопросов были часто пагубны, а темы, рекомендуемые им, отличались необыкновенной бесплодностью и бессодержательностью. Самого его обилие материалов захлестывало, топило; крупные вещи, как его „Сошное письмо“, были неудобочитаемы вследствие отсутствия стройности изложения, неумения широко ставить вопрос и обилия деталей технического характера; за то в небольших очерках вроде „Семь сборов запросных денег“ он был настоящий мастер. Молодежи он импонировал своими знаниями и безапелляционностью определений; среди старшего поколения его недолюбливали за самоуверенность и резкость в критических отзывах. Его слабой стороной было отсутствие исторической школы: он был юрист по образованию, юристом остался и в своих исторических трудах, и никогда не мог справиться с более широкими историческими проблемами, изучая исторические явления исключительно с юридической точки зрения, и был совершенно неспособен к постановке социальных вопросов. Эти недостатки особенно ярко отражались на его капитальном труде „Сошное письмо“… Излагая до последней мелочи всю технику сошного письма и возведя до степени вопросов первейшей важности все связанные с этой стороной дела разногласия, он совершенно не интересуется социальным смыслом „сошного письма“ и теми социально-экономическими условиями, которые его создали, пропуская мимо себя в своем грандиозном 2-х томном труде эту наиболее существенную сторону вопроса, которую затем так блестяще в несколько штрихов разрешил А. И. Яковлев в своей диссертации о „Приказе сбора ратных людей“; кстати сказать, С. Б. Веселовский так никогда и не понял, в чем суть тех полуупреков, которые долетали до него, как и не понял ценности немногих страниц в книге Яковлева, посвященных вопросу, который, по мнению его, он исчерпал до конца»[367]. Тем не менее именно Веселовский ввел Бахрушина в круги московских и петербургских историков и показал ему архивные фонды по истории Сибири, темы, ставшей главной для Бахрушина после революции.